Книга Скрещение судеб - Мария Белкина

И 24 мая: «…Послезавтра будет три года с того дня, как ты согласилась стать моей женой…»

И 3 июня она – ему:

Родненький Мулька, мой любимый, наконец получила от тебя 3 письма сразу, причем в тот момент, когда бросила в ящик противное и печальное письмишко о том, что я больна, о том, что дождь и холодно, одним словом, ты представляешь себе… И действительно, все последнее время у меня было отвратительное настроение, отчасти из-за того, что все хвораю и ни черта не делаю, а главным, конечно, образом из-за того, что все не было от тебя писем, родной мой. А я так по тебе соскучилась, так стосковалась, что не было сил терпеть, и я начала ныть и жаловаться. Не сердись на меня, Мулька мой, не ругай меня. Ты сам виноват, ты так избаловал меня любовью своей и своим вниманием, что я, как только перерыв в твоих письмах, начинаю сходить с ума. Но я не буду больше, Мулька, родненький, я еще один лишний раз убедилась в том, что письма все же доходят, хоть и запаздывают.

Мальчик мой ласковый, жизнь моя течет сейчас совсем потихоньку. Врачи временно перевели меня на инвалидность. Мое сердце, о котором ты такого высокого мнения, при проверке оказалось ни к черту не годным, и вот я сижу и жду, пока оно немного успокоится. Потом опять на работу. Посылки твои – ни книжки, ни продуктовые еще не дошли до меня. Жаль, сейчас у меня целый день времени и для чтения, и для того, чтобы за обе щеки уплетать, как только я одна умею. Ну ничего, как говорят французы, «все приходит своевременно для тех, кто умеет ждать». А кроме того, я надеюсь, что вдруг ты сам приедешь, что будет несомненно вкуснее, чем посылки, и интереснее, чем книги. Мальчик мой любимый, это было бы для меня очень, очень важно – твой приезд. Нам нужно с тобой поговорить о тысяче вещей, а я, как уже писала тебе, могу в любой момент выехать отсюда на другую командировку, найти меня будет нелегко, письмецо это дойдет до тебя, надеюсь, скоро. Отправляю его с оказией. Ты, родной мой, не волнуйся обо мне, я еще далеко не умираю, но позволь мне сказать, что я не особенно разделяю твой оптимизм насчет того времени, когда я с тобой буду насовсем. Сейчас не такое положение вещей, ведь ты сам знаешь, мальчик милый, не буду от тебя скрывать и того, что морально мне здесь очень тяжело. Было бы легче, будь у меня больше сил, а я их все оставила там. Так что не знаю, действительно ли позади все тяжелое. Но знай, что верую, что ты всегда со мной, что ты единственная любовь моей жизни. Тороплюсь кончать, скоро напишу большое письмо, это только привет, только маленькая весточка. Жду тебя очень. Приезжай, как только сможешь, мы поговорим с тобой, ты мне посоветуешь, стоит ли предпринимать что-либо. Будь добренький, вышли денег, у меня совсем сейчас ничего нет. Будь помилее с мамой, я знаю, как это трудно! Письма, полученные от тебя, от 4.4 и еще 2 апрельские. Обнимаю, люблю.

Алёнка.

«…Я ни на один час не оставляю моих усилий, чтобы добиться разумной перемены. Я глубоко уверен в успехе.

…Приеду я обязательно и в отсрочке не повинен…» – Это Муля пишет еще в конце мая, а пока письмо доходит до Али – уже война!

В лагере только что был приказ о снятии охраны, и заключенным разрешалось ходить на комбинат вольно, ведь все равно убежать здесь было некуда. А тут вдруг приказ отменили и не только повели с охраной, но охрану еще и удвоили! Начальство ходило мрачное, злое. Пайку сразу уменьшили. Ясно было – что-то произошло, но что именно, толком никто не знал, пока один из зеков не услышал в конторе – война!

26 июня Муля написал Але, и письмо это еще успело дойти: «Как уже сообщал тебе письмом и телеграммой, я получил разрешение выехать к тебе и должен выехать между 9 и 13 июля… Завтра вышлю тебе газеты первых дней нашей войны за уничтожение фашистских шакалов».

Но он не только не смог выехать, но и переписка оборвалась. И спустя почти год, 25 мая 1942 года, он писал: «В начале войны так резко оборвалась связь с тобой, что казалось ясно – это до конца войны, но получил от тебя письмо, в котором ты подтверждаешь, что почтовая связь опять наладилась».

И в другом письме: «Не знаю, писал ли я тебе, – вернее, достаточно ли ясно, что только из-за войны я не смог приехать к тебе…»

И снова доходят до Али письма от Мули, Лили, Зины, от Нины, нет только писем от Марины Ивановны и Мура… Аля очень беспокоится, ее мучает молчание матери, и из письма в письмо она повторяет теткам:

8 апреля 1942 г.: «Ничего не знаю о папе и маме, Муля в Куйбышеве…»

15 мая 1942 г.: «От мамы и Мурки известий не имею с начала войны…»

18 июня 1942 г.: «Муля пишет, что мама и брат живы и где-то ездят…»

6 июля 1942 г.: «Где мама и Мурзик? Второй год не имею от них известий…»

Ни у кого не хватает духу сообщить Але о том, что Марина Ивановна покончила с собой. Особенно настаивает на молчании Муля. Есть письмо из Куйбышева, куда он был эвакуирован по работе.

24 июня 1942 года.

Милая Елизавета Яковлевна,

Только что получил Вашу открытку от 19 июня. Я не писал Вам последнее время только потому, что от Вас за все время получил только две коротенькие записочки, в которых Вы обещали написать подробнее.

С Алей я восстановил письменную связь и на днях получил от нее подтверждение того, что мои письма и деньги снова доходят. Мур тоже изредка пишет мне.

Я не вполне убежден в том, что следует теперь говорить Але о Марине. Если Вы с Ниночкой уже сделали это, так мне поздно делиться с Вами моим мнением, но мне хотелось бы по возможности оставить Алю в неведении до конца войны. Судя по дошедшим до меня последним Алиным письмам, она только теперь обрела какое-то, относительное, душевное равновесие. Эти три года отнюдь не укрепили нервную систему Али. А ведь Аля не может не быть человеком с повышенной болезненной чувствительностью. Это – семейное, да еще помноженное на невероятное нагромождение несчастий и страданий. Я считал бы, что не надо сейчас подвергать Алю еще одному душевному удару. Другое дело, когда она вернется к нам. Тогда она сможет менее тяжело пережить утрату.

Извините меня за известное резонерство. Но надо щадить Алину чувствительность. Уж пусть она лучше думает, что с Мариной случилась иного рода беда вроде той, что и с Алей, чем дать пищу для догадок обо всей правде. Аля непременно разберется во всем ужасе случившегося. Если Вы, однако, не согласны со мною, то хотя бы согласитесь изложить это несчастье как результат, скажем, тяжелого кишечного заболевания…

В последнем полученном мною письме Аля с любовью говорит о Ниночке, о сестринской заботе и даже поддержке со стороны Ниночки. К сожалению, Ниночка не ответила ни на одно из моих трех писем к ней и на телеграмму. Я просил моего брата Сашку отыскать Ниночку, но он, видно, этого не сделал. Я уже решил, что Нинка у себя на прежнем месте не живет ввиду каких-нибудь “внешних обстоятельств”. Но допускаю также, что она на меня дуется; без достаточных оснований. Очень прошу Вас настоять перед Ниночкой, чтобы она черкнула мне несколько строк.