Книга Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

С. М. Каштанов выступил по вопросу о сроках найма в России XVII в. Опираясь на материал так называемых «жилых записей», проанализированных в статье Н. А. Горской (1963 г.)[1454] и отчасти в его собственных обзорах актов XVI–XVII вв.[1455], Каштанов упомянул о постепенном сокращении сроков найма. Наличие длительных сроков характеризует распространенность переходных форм наемного труда, отягченного феодальными путами[1456]. В этом плане выступление Каштанова оказалось созвучным с выступлением Паха.

Выступивший вновь Пони не вполне согласился с той критикой его точки зрения, которая содержалась в речи Паха[1457].

Р. Шпрандель повернул дискуссию в несколько иную сторону, обратившись к вопросу о роли женщины в истории труда (соотношение мужского и женского труда в XIX в.)[1458]. Э. Машке отреагировал на выступление Шпранделя замечанием относительно нового общеевропейского явления в историографии: женщины стали писать о женщинах, хотя их труд направлен на изучение роли женщин в исламских странах[1459]. Валлерстейн подал реплику на эту тему, сказав, что дело не ограничивается изучением исламского мира. Он отметил процветание женского труда в сфере производства и торговли в современной Западной Африке[1460].

По поводу докладов Баттисти и Пони выступил Р. Вергани. Он подчеркнул важность темы «искусство и труд», прозвучавшей в докладе Баттисти. В связи с идеями Пони дискутант привел пример оплаты труда шахтеров в зависимости от качества добываемой руды. Были две категории руды: богатая и бедная. Качеством руды непосредственно определялась зарплата (по крайней мере, выдаваемая натурой). Отсюда вывод: мера стоимости труда – размер добычи, т. е. сам труд. Фактически это означает, как нам кажется, поддержку мнения Пони о том, что труд оплачивался по продукции[1461].

В ответном слове Баттисти коснулся тех сторон труда в искусстве, которые связаны, например, с трудностью обработки материала (в скульптуре), с наличием работ, средних между искусством и ремеслом (производство копий) и, наконец, с оплатой труда («Микель Анджело тоже оплачивался!»)[1462].

В связи с докладом Ван-Ута слово взял Верлинден. Относительно организации текстильной промышленности во Фландрии он считает, что поштучно оплачивались обитатели мелких местечек, члены общин. Организаторами производства были ткачи, а не купцы. Документация об этом сохранилась с XII в. Есть показания хроник второй половины XI в., свидетельствующие о каких-то радикальных переменах в одежде или ее производстве. Об этом говорится и в одной поэме конца XI в. Продукция находилась в руках тех людей, которые ее производили. На основании русских источников А. Пиренн привел в свое время сведения о том, что из этой продукции попадало в Новгород, напомнил Верлинден. При перемещении промышленности в деревню город все же хотел осуществлять свой контроль над процессом производства тканей в деревне. Таким образом, Верлинден, несколько ослабив вывод Ван-Ута о влиянии купечества на организацию ремесла, вместе с тем усилил мысль о связи города с деревней и влиянии города на деревню в условиях перемещения промышленности в сельскую округу[1463].

Выступивший в конце заседания председатель Научного комитета Международного института «Франческо Датини» Ф. Бродель объявил XIII Международную «неделю» по экономической истории закрытой. Он признал ее одной из интереснейших «недель», проведенных за все время существования этого научного форума[1464].

Конференция явилась значительным вкладом в разработку многих вопросов истории труда как в Западной, так и Восточной Европе (и частично Америке) XIII–XVIII вв. Прочитанные на ней доклады и состоявшаяся дискуссия носили творческий и в общем и целом сугубо научный характер. Во время конференции выявились различия идей и подходов к изучению экономической истории.

Участие советских ученых в XIII Международной «неделе» по экономической истории было весьма плодотворным в научном отношении. Желательно и впредь обеспечивать участие российских исследователей в конференциях по экономической истории в Прато. К сожалению, в последние годы это участие свелось к минимуму, если не к нулю.

Вместо заключения

О типе Русского государства в XIV–XVI вв.

Η. П. Павлов-Сильванский, доказывая принципиальную однотипность русского и западного феодализма, кажется, не придал значения тому, что все сопоставляемые им факты и институты разделяются хронологическим промежутком примерно в 600–800 лет. Как правило, он сравнивал русские явления XV в. с аналогичными западными VII–VIII или IX вв. Сопоставлением таких же сходных по существу, но хронологически далеко отстоящих друг от друга явлений на Руси и на Западе занимался и Л. В. Черепнин в статье «Из истории древнерусских феодальных отношений XIV–XVI вв.» (1940 г.). К сожалению, никто пока не предпринял попытки серьезного сравнения Русского государства XIV–XVI вв. с западными монархиями того же времени. Поэтому сравнения по линии типологического сходства разновременных явлений не дополнены сравнениями по линии выяснения различия и сходства явлений синхронных. Не претендуя на выполнение последней задачи, мы хотели бы осмыслить русскую ситуацию XIV–XVI вв. в свете сходства социальных структур на Руси в это время и на Западе в период «высокого средневековья» (VII–IX вв.).

Одним из ярких проявлений близости социальных отношений Русского государства XIV–XVI вв. и Франкского государства эпохи Меровингов и Каролингов можно считать развитие монастырского землевладения и иммунитета. Для обоих регионов, хотя и в совершенно разные времена, это был принципиально новый феномен, знаменовавший радикальное изменение отношений собственности. Почему монастыри оказались во главе процесса феодализации? Думаем, потому, что присвоение общенародной земли светскими лицами, даже носителями королевской или княжеской власти, встречало огромное сопротивление со стороны еще не закрепощенного «простого народа». Только корпоративная собственность учреждений, окруженных ореолом святости, при достаточном распространении христианской веры, могла рассчитывать на успешное укоренение, хотя, как мы знаем, и здесь дело не обходилось без конфликтов между новыми собственниками и прежними владельцами – волостными крестьянами.