Книга Красный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

* * *

Нередко приходится слышать, что та экономическая и политическая свобода, которой пользуются китайские граждане, — представляет собою нечто отсталое, несовершенное, по сравнению с жизнью Запада, где всё подвергнуто строгой регламентировке закона. Там общество связано целой системой постановлений, указаний и так далее, между тем как в Китае всё идёт своим обычаем.

Но давно уже известна истина, что истина никогда не в крайностях, а всегда лежит на золотой середине.

И надо знать, что случилось хотя бы в том же Китае в заключение всех реформ Ван Ань-ши.

Несмотря на то что законодатель заботился о большей авторитетности своего творения, несмотря на то что он приказал составить соответствующие тексты и вставить их в древние книги, чтобы его реформы, таким образом, соответствовали бы науке и авторитету, население, доведённое до отчаяния назойливой его регламентацией и насильственным её проявлением, — восстало и изгнало Ван Ань-ши, который едва унёс ноги и скрылся где-то в Монголии, обычном месте, где укрывались вообще все низверженные фигуры Китая. И все историки имя Ван Ань-ши произносят с глубоким пренебрежением.

Нельзя возражать, что нельзя руководиться одним только напрактикованным древним обычаем, потому что этот обычай всегда будет отставать от рационализирующейся жизни; но в то же время нельзя не признать опасности и губительности крайних рационалистических экспериментов, подобных тем, которые производил над судьбами народа первый министр императора Китайского Шэнь-Цзуна — Ван Ань-ши и какие производят в настоящее время в России революционеры — эпигоны Ленина.

Гун-Бао. 1928. 2 декабря.

Сталин

При полном молчании, царящем в России, оттуда долетают только слова официальные, а барабанные официальные слова, как известно, не способствуют рассеянию молчания. Подобно тому как теперь имеется по российским железным дорогам негласный приказ, чтобы на пути следования поездов нигде бы не было разрушенных или неприглядных строений, что может произвести неприятное впечатление на любого залётного гостя, связанного с какой-нибудь эдакой солидной заграничной группой банков, — так и в речах официальных лиц мы видим те же починенные заборы, подновлённые, подбеленные дома. Пресса СССР сделала всё, чтобы перестать хранить издавнюю традицию русской прессы — быть предстательницей бедных и обездоленных, быть глашатаем правды. Она сделала приятную «ставку на сильных».

И только изредка из этого трагического безмолвия, прерываемого казённым треньканьем экономических гуслей и публицистических балалаек, — прорвётся нечто такое, что заставит сказать:

— Ага! Здесь есть кое-что подлинное!

К такому-то «кое-чему подлинному» принадлежит только что опубликованная в совпрессе речь Сталина на ноябрьском пленуме ЦИК’а; с очевидной ясностью вырисовывается из этой речи трагическая фигура упрямого кавказца, волею судьбы ставшего повелителем русского государства.

Что же такое Сталин? Недавно в заграничной социалистической прессе было опубликовано интересное известие о том, что в интимном московском кругу ответственных работников состоялось заседание, на котором был прочитан доклад о весьма интересующем Москву фашизме. На этом докладе среди дискуссий, открытых в порядке самокритики, с достаточной ясностью было выявлено, чем же, собственно, отличается фашизм как диктаториальная форма политического строя Италии от коммунизма, царящего в России.

Любопытней всего было то, что ни одна ходячая формула этого различия не была принята этими спецами по части коммунизма; установлено было совсем иное различие, а именно:

— Фашизм Италии отличен от коммунизма России тем, что управление страной фашизма находится в одних руках Муссолини, и поэтому фашизм является достаточно гибким строем, чтобы соответствовать задачам текущей жизни.

В противность этого, в коммунизме управление страной оторвано от высшего руководительства, сосредоточенного в партии. В то время как управление русским государством находится в руках лиц, связанных с непосредственной жизнью и решающих житейские задачи, ставимые жизнью точно так, как эти задачи решаются везде, эти самые управляющие работники в свою очередь являются подчинёнными, управляемыми во имя других интересов партии; нечего говорить, что интересы партии и интересы страны никоим образом не могут почесться сходными, и вот почему работа диктующей свои условия партии режет работу спецов и ответственных работников. Власть Москвы органически раздвоена.

Там, где эта работа партии не выявляется, дело обстоит более-менее благополучно; да и трудно было бы проводить работу партии в каких-нибудь торговых представительствах — социалистическая купля-продажа не отличается от обыкновенной.

В таком учреждении, например, как Китайско-Восточная железная дорога, предприятие коммерческое, — работа партаппарата тоже видна слабо, и мы видим на этой общей работе любопытные симбиозы людей, различных по своим политическим убеждениям. Если здесь и проявляются известные коммунистические уклоны в деле народного образования, например, то эти явления относятся не к политической, а к идеологической стороне, и при всём своём отрицательном характере лишены своего наступательного, аррогантного, ломающего действительность качества, которое одно может характеризовать политическое давление партии в самой России.

В России же коммунистическая партия проводит систематический коммунизм в государстве при помощи своего политбюро, которое представляет из себя ту внутреннюю опухоль, которая давит на нежный нервный узел работы и тем самым производит страшные, невыносимые страдания. И именно Сталин стоит во главе этого политбюро и правит Россией не с линии практической повседневной работы, а с линии неуклонного проведения коммунизма. Сталин — это символ коммунистического гнёта.

* * *

То, о чём говорили на своём собрании ответственные работники по управлению страной и решение которых может свестись к тому, что коммунисты только мешают работать, перестало уже быть секретом для кого-либо.

Недаром правый уклон господствует теперь в политических взглядах русского «актива», недаром молва называет стоящим во главе этого правого уклона — Рыкова, председателя совнаркома, то есть исполнительного органа.

Но Сталин не стесняется, оставив работу исполнительным органам, принять на себя руководительство охранной силой страны, ГПУ, и своими жестокими расправами над инакодумающими поддерживает своё влияние. Конечно, высылка Троцкого при этих обстоятельствах за политическое преступление не более строга, нежели высылка в своё время в Ташкент политически неблагонадёжного великого князя Николая, щеголявшего потом там красными рубашками; мелкая сошка платится крупнее.

Когда же разговоры о недопустимости такого курса в стране начинают принимать уже массовый характер, когда ссылками в Сибирь рот не заткнёшь, Сталин выступает на трибуну общего заседания ЦИК’а и произносит речь в подтверждение и оправдание своей программы. И в этой речи коммунизм становится на суд России: