Книга Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

– Это – точно. В ребро… Ты что сердитая?

– Заметно? Никак не могу себе ответить на вопрос: отчего у нас в магазинах продавщицы так грубы? Сыты, обуты, французскими духами надушены, а рявкают, словно жандармы. А как мы в метро садимся? Отчего это? Почему в Японии – я до сих пор эту поездку забыть не могу – при входе в магазин вам кланяются и говорят: «Спасибо, что пришли к нам!» И прощаются: «Благодарим, что посетили!»

Костенко хмыкнул:

– У нас теперь тоже на чеках пишут: «Благодарим за покупку».

– Пишут. А как иные говорят друг с другом? И это шлейфом тянется с улицы и из магазина в дом. А разве любовь возможна, если только что собачился? Ну ладно, не любовь, просто-напросто совместное проживание под одной крышей? А в школе? Первоклассников называют по фамилии. «Иванов», «Петрова». А «Петрова» только что в куклы играла, ласково их называла «Машеньками» и «Наденьками», и мама ее зовет «Пашенька». Мне иногда хочется, чтобы по телевидению начали программу, обращенную ко всем: «Товарищи, постыдитесь, как же вы общаетесь друг с другом, посмотрите на себя со стороны!»

– Подействует?

– Еще как…

– Значит, примат воспитательной работы?

Маша улыбнулась:

– Ну, конечно, хорошо, чтобы в магазинах был не только один сорт сыра…

– Вот видишь… На рынке-то отношения между продавцом и покупателем другие. И улыбаются, и торгуются, и шуткой перебрасываются….

– На рынках душегубы, – обижаясь чему-то, ответила Маша. – Так дерут, просто никаких денег не хватает…

– Так это понятно, – допив кофе, ответил Костенко. – Если в магазинах постоянно будут парниковые помидоры и огурцы, кто к душегубам пойдет? А если б еще к тому же продавец магазина получал процент с успеха своей работы – что ты! Он бы с тобой как с Лолобриджидой разговаривал…

– Это если он – мужчина.

– Если женщина – как с Вячеславом Тихоновым, – ответил Костенко и посмотрел на часы.

Маша принесла туфли, снова опустилась перед ним, обула его, подняла голову:

– Снова левая нога ужасно опухла, Славик… Хочешь, я попрошу Ниночку приехать к нам? Она тебя здесь послушает, много времени это не отнимет, ну, пожалуйста…

Костенко положил руку на голову жены, ощутил тепло, увидел стрелки часов – надо ехать.

– Марья, ты не можешь представить себе, как я устал…

– Я сержусь на наших женщин, которые вечно жалуются, что им тяжелее, чем мужчинам… И сумки надо, мол, таскать, и готовить, и стирать… Мужчинам всегда тяжелее…

– Права ли ты, Марья?

– Так точно, товарищ полковник, права. Вы организацию труда проходили? Или – темный сыщик? Эти разговоры идут от разгильдяйства и культа жратвы. «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок»? Безобразие это! На западе и в Японии женщины тоже и продукты покупают, и готовят…

– Им покупать легче, Марья, не надо в очередях стоять…

– Я беру идеальный случай…

– Да и не работают они, как вы, помимо «идеального случая».

– Еще как работают! Посмотри статистику… Только покупают не так, как мы, каждый день понемножку, это наше скопидомство, а на поверку больше тратим, чем если б брали на неделю. Холодильники в каждом доме, это для нас с тобой было событие в пятьдесят шестом, год жди в очереди, а сейчас в рассрочку – пожалуйста. Карандашик надо взять, посидеть и посчитать, сколько чего купить… Хоть с мясом плохо, но все равно едим мы не расчетливо, порою слишком много. Я, конечно, не парное мясо имею в виду, а вал. – Маша по-прежнему сидела на полу, не поднимая головы с колен мужа. – А стирка? Время, затраченное на домашнюю стирку, стоит дороже, чем прачечная. Время – мера всех ценностей, Славик, а мы с ним не в ладах… Дис-сип-лина, – засмеялась она, – дис-сип-ли-на. Немного отдает китайским, но это ничего, я их люблю, у них язык красивый…

– Марья, а если б женщина сказала: «Ты – не мужик, а матрац…» Что тогда?

– Тогда она просто-напросто не женщина; видимо, фригидна или внутренне испорчена, или просто-напросто не совсем здорова психически, глубокая истерика. Впрочем, кому это она сказала? Алкоголику?

– Нет, вполне нормальному семьянину.

– «Нормальный семьянин»? Плохое определение… Какое-то жалкое… Ты вот, например, никакой не семьянин. Ты замечательный отец. Как всякий нормальный мужик, ты немного сумасшедший, но это – прекрасно… Я всегда мечтала о таком, как ты… Только противоположности уживаются: ты – черный, я – белая, ты – толстый, я – худая, ты – умный, я – женщина, ты – смелый, я – трусиха… А когда ты хочешь меня любить, я ни о ком другом и думать не смею.

Костенко снял руку с головы жены, она прижалась к руке щекою, поднялась, поцеловала, попросила:

– Успеешь написать Аришке записку? Она очень любит твои записки, напиши, что дело у тебя сейчас кошмарное, ты улетел в Берлин, она этим очень гордится, и попроси ее не торопиться с решением по поводу Арсена, пока ты не обсудишь с нею препозиции, она обожает это твое омерзительное словечко.

– Салют, Мария. – Костенко поднялся, пошел в прихожую, долго смотрел на себя в зеркало, потом сказал Маше, стоявшей за спиной: – Не морда, а печеное яблоко.

Открыв уже дверь, улыбнулся:

– Знаешь, Митька Степанов начал стихи писать на старости лет…

– Ну?!

– Хочешь, прочту?

– Конечно.

Костенко почесал нос, чуть кашлянул:

К женщине первой тяга,

Словно на вальдшнепа тяга,

Слово – условно.

Многопланово – то есть огромно,

Профессионально,

######Любовно,

############Двояко:

Тяга.

Голос услышу – тяжко,

Правдив или лгу – натяжка;

У сердца пригрею бродяжку…

Тяжко…

Маша грустно улыбнулась:

– Дорогие мужики, по-моему, вы вступаете в критический возраст.

– Он у нас начнется за час до смерти, – ответил Костенко, поцеловав жену в нос, лифт вызывать не стал, пошел пешком – Маша чувствовала, как тяжела его походка; устал, бедный…

– А чемодан?! – закричала Маша. – Славик, погоди, я тебе сейчас спущу на лифте!

«Вот ведь хитрюга, – подумал Костенко. – Заставила все-таки взять красный».

15

…Прочитав еще раз запись беседы, проведенной Костенко с Кротовой, остановившись дважды на фамилии «Евсеева», Тадава решил не ждать утра.

Посты наблюдения сообщили по рации, что улица, где живет продавщица, чиста. Костенко предупредил, что Кротов, спекулируя на погонах, на уважении к ордену Милинко, который носил постоянно, может использовать какого-нибудь мальчишку: «Посмотри-ка, сынок, нет ли там моего племянника – он или в машине сидит, или около дома ходит». Наивно, конечно, но тем не менее такое иногда срабатывало. «Он может подкатить и к этой, – говорил Костенко перед отъездом. – Тоже одинока, страдает по любви и ласке. Он, видимо, работает со страховкой, понимаете, Реваз? Я начинаю его побаиваться, я его тень начинаю за собою видеть, право. Так что – постоянная собранность, максимум аккуратности. Надеюсь, удастся привезти из Берлина что-то новое, и это новое, сдается мне, поможет нам в поиске».