Книга Анатомия террора - Леонид Ляшенко

Строчка из романа Ю. В. Давыдова «Глухая пора листопада», вынесенная в заголовок, многозначительна и сама по себе. Однако короткая цитата, из которой она взята, интригует еще больше: «Потомки скажут: “Печальной памяти восьмидесятые годы”. И не ошибутся». Почему же память о 1880-х годах, во всяком случае их начале, о чем и идет речь в романе, должна представляться нам печальной? Не ошибся ли писатель, рискнувший говорить от лица разномыслящих потомков, и при этом говорить столь решительно?

Чтобы ответить не только на эти вопросы, но и разобраться в хитросплетении событий, имен, в радужном и зачастую обманчивом калейдоскопе альтернатив развития тех или иных процессов, обратимся за помощью к истории – не столь уж далекой родственнице художественной литературы. Глаза историка и беллетриста «устроены» похоже, но не одинаково, что позволяет увидеть ту или иную эпоху с различных точек зрения, то есть сделать ее многомерной, более понятной и близкой. Перекличка же времен, диалог нас, сегодняшних, и их, тогдашних, является, что тут греха таить, основой читательского интереса к произведениям на исторические темы.

Итак, начало 1880-х годов... Новое десятилетие открылось катастрофой 1 марта 1881 года, когда народовольцы двумя бомбами взорвали императора, то есть человека Александра II, а вовсе не царский престол, на который вступил великий князь Александр Александрович, провозглашенный Александром III. По давней российской традиции смена монархов означала не просто европейское: «Король умер... Да здравствует король!» За ней всегда просматривалось начало новой эпохи в истории страны, непонятная уверенность подданных в том, что их положение заметно и моментально улучшится; оживление огромной бюрократической машины, принимавшейся гадать о перестановках на всех значимых ступенях чиновничьей лестницы и, дабы доказать свою незаменимость, имитировавшей бурную деятельность; робкие надежды образованного общества на то, что новая власть наконец заметит его самоотверженные усилия и захочет вступить с ним в диалог. Впрочем, если говорить о воцарении Александра III, то некоторые из этих ожиданий имели под собой основания.

Александр II. Парадный портрет

Со смертью царя-освободителя завершилась эпоха реформ 1860 – 1870-х годов, заметно изменившая облик страны. Историки считают ее второй волной модернизации (европеизации) России. Причем если первая волна (реформы Петра Великого) повлияла главным образом на политическую и культурную жизнь империи, то вторая воздействовала в основном на ее социально-экономические основы. Более того, накануне своей гибели Александр II подписал указ об учреждении в России своеобразного предпарламента. Этот указ мог перевернуть и политические порядки в стране, став реальным шагом к рождению конституционной монархии. Кстати, почему царю-освободителю, немало сделавшему для обновления страны, потребовались еще и изменения в ее политических порядках? Чтобы ответить на эту первую, не самую хитрую загадку, нам следует отступить несколько назад, тем более что Юрий Владимирович Давыдов подразумевал подобные отступления и даже настаивал на них. Они помогают не только бросить общий взгляд на происходившее, но и лучше разобраться в его сути.

В 1870-е годы Россия вступала под рокот завершающихся реформ предшествующего десятилетия. В 1874 году была поставлена точка в преобразованиях в армии, продолжавшихся чуть ли не пятнадцать лет. По мнению властей, наступало время устроения всех и вся на новых основаниях, заданных преобразованиями 1860 – 1870-х годов. Что же это были за основания? На этот вопрос четко и ясно, видимо, не могли ответить ни Зимний дворец, ни правительство, ни общество. Не подлежало сомнению одно – старый фундамент, если хотите, скелет империи был разрушен бесповоротно. Ведь до 1861 года все сферы жизнедеятельности Российского государства: экономика, социальные отношения, связь правительства с обществом, культура – зиждились на крепостном праве. На смену этим варварским и устарелым скрепам пришло не что-то внятное, распланированное и просчитанное, а всего лишь надежда на то, что освобожденная энергия крестьянских масс, предпринимателей – промышленников и торговцев, а также дворянства, вынужденного заботиться о своем существовании в новых условиях, – придаст стране мощное ускорение. Последнее позволит России ликвидировать отставание, прежде всего военное и промышленное, от ведущих стран мира и подтвердит ее право называться великой державой. На бумаге, а вернее в умах государственных мужей, все выглядело достаточно логично и даже лучезарно.

На деле же столь серьезные, поистине структурные преобразования вызвали у большинства россиян явное замешательство, чем не преминула воспользоваться оппозиция, тем более что вопрос о границах, пределах реформ оставался открытым (официально их окончания никто не декларировал). Наверное, в теоретическом плане надежды власти на общее устроение и успокоение были обоснованы, однако маховик реформ, пусть и в меньшей степени, чем колесо революций, всегда делает несколько лишних оборотов, заставляя власть, общество, страну выйти за пределы, очерченные реформаторами. Когда в Зимнем дворце сочли, что все закончилось, так называемая прогрессивная часть общества была уверена, что все только начинается или должно начаться.

Александр III. Фотография

Она принялась поднимать «странные» вопросы о власти, государственном устройстве, о том, как цивилизованно, по-новому управлять обширной державой. Проблема обустройства пореформенной России стала переплетаться с пока еще неявным кризисом «верхов». А последний весьма скоро, как говорится, имел место быть. В апреле 1878 года Александру II исполнилось 60 лет, и он был уже не тем «знаменем» реформ, каким представлялся России в конце 1850 – начале 1860-х годов. Монарх явно устал от власти, от постоянных тревог и волнений, связанных с руководством огромной державой. Несовпадение позиций Зимнего дворца и части общества монарх воспринял с недоумением и растерянностью, что моментально отразилось на курсе, проводимом его правительством. Попытки царя посоветоваться с ближайшим окружением и найти решение вставших перед Россией проблем ни к чему не привели. Участники Особых совещаний, призванных обсудить происходившее и принять меры к укреплению государственных устоев, разродились банальными и, как оказалось позже, опасными рекомендациями.

Для борьбы, скажем, с распространением разрушительных идей среди молодежи (этим, по словам консерваторов, недугом века) предлагалось сократить контингент учащихся в университетах и институтах и учредить в отдельных районах империи особые исправительные учреждения для «бациллоносителей» (то есть впервые идея создания поселений для политически неблагонадежных граждан прозвучала в России, как это ни странно, именно при царе-освободителе). Традиционно полагая, что главной опорой режима является армия, участники Особых совещаний рекомендовали передать все политические дела на рассмотрение военно-полевых судов, надеясь, что их члены не будут нянчиться со смутьянами и тем самым быстро наведут порядок в стране. Для ограждения «девственно чистого российского крестьянства» от социалистической пропаганды в селах должны были появиться полицейские урядники. Наконец, жандармские и полицейские чины получили право на арест и высылку лиц, «подозреваемых в политических преступлениях». То-то наступило раздолье для полицейско-чиновничьих фантазий! В 1880 году М. Т. Лорис-Меликов, назначенный «всероссийским диктатором», обнаружил на своем столе список на 250 лиц, высылаемых из Петербурга (всего к высылке из столицы предназначалось 3 тысячи человек). Он попросил чиновника написать против каждой фамилии, обозначенной в списке, причины предполагавшейся высылки, и тот, не задумываясь, вывел: «опасный человек», «вообще высылаемый», «в особое одолжение губернатору» и т. д.