Книга Стервятники - Уилбур Смит

— Мне нужны сыновья только от тебя, — сказал он. — Ты обещала мне сына.

— Тише, любовь моя: сын, которого я рожу тебе, разобьет твое сердце.

Ее тело содрогнулось в новых ужасных конвульсиях, и она закричала от боли. Наконец, когда уже казалось, что силы ее на исходе, Сакина упала на постель и заплакала. Хэл обнимал ее и не находил слов, чтобы выразить свое горе.

Проходили часы. Склянки дважды оповестили о смене вахты. Хэл чувствовал, как слабеет Сакина; она уходила от него. Потом ее тело сотрясли несколько приступов судорог. Снова упав ему на руки, она прошептала:

— Твой сын, тот, которого я тебе обещала, родился.

Глаза ее плотно закрылись, и из-под век потекли слезы.

Он долго не мог понять ее слов. Потом со страхом откинул одеяло.

Между ее окровавленными бедрами лежала куколка, влажная, блестящая и все еще связанная к матерью канатиком пуповины. Маленькая голова сформировалась лишь наполовину, глаза никогда не откроются, а рот не будет ни сосать, ни плакать, ни смеяться. Но Хэл увидел, что это действительно мальчик.

Он снова взял Сакину на руки. Она открыла глаза и ответила легкой улыбкой.

— Прости, любовь моя. Теперь мне пора. Если забудешь все остальное, помни только одно: я любила тебя так, как не сможет любить никакая другая женщина.

Она закрыла глаза, и Хэл почувствовал, как жизнь уходит из нее и наступает великая тишина.

Он ждал рядом с ними, со своей женщиной и своим сыном, до полуночи. Потом Альтуда принес сверток парусины, иглу и нитку. Хэл положил мертворожденного ребенка на руки Сакине и привязал полоской, оторванной от простыни. Потом они с Альтудой зашили саван и привязали к ногам Сакины пушечное ядро.

В полночь Хэл вынес женщину и ребенка на руках на палубу. И под яркой африканской луной отдал обоих морю. Они сразу ушли в пучину, не оставив даже ряби на поверхности.

— Прощай, моя любовь, — прошептал он. — Прощайте, мои дорогие.

Потом прошел в каюту на корме. Раскрыл Библию Левеллина и попытался найти утешение в переплетенной в кожу книге, но не нашел.

Шесть долгих дней просидел он один в каюте у окна. Не притрагивался к пище, которую приносил Аболи. Иногда читал Библию, но чаще просто смотрел на след корабля. Ежедневно в полдень он, похудевший и измученный, поднимался на палубу и смотрел на солнце. Рассчитывал положение корабля и передавал приказы рулевому. И снова оставался наедине со своим горем.

На рассвете седьмого дня к нему пришел Аболи.

— Горе естественно, Гандвейн, но ты чересчур жалеешь себя. Ты забыл о своем долге и о тех, кто поверил в тебя. Хватит.

— Никогда не хватит. — Хэл посмотрел на него. — Я буду горевать о ней всю свою жизнь. — Он встал, и каюта покачнулась: он ослабел от горя и голода. Хэл подождал, пока в голове прояснится. — Но ты прав, Аболи. Принеси еды и кружку слабого пива.

Поев, он почувствовал прилив сил. Умылся, побрился, переменил рубашку, причесался, собрав волосы в толстый хвост на шее. И увидел в черных прядях белые волоски.

Посмотрев в зеркало, он едва узнал глядящее на него загорелое лицо: нос крючком, как у орла, и ни капли лишней плоти на щеках и подбородке. Глаза зеленые, как изумруды, и в них виден жесткий алмазный блеск.

«Мне едва исполнилось двадцать лет, — удивленно подумал он, — а выгляжу я вдвое старше».

Он взял со стола саблю и сунул в ножны.

— Хорошо, Аболи. Я готов вернуться к своим обязанностям, — сказал он, и Аболи вслед за ним пошел на палубу.

Боцман у руля прижал кулак ко лбу, а вахтенные принялись подталкивать друг друга. Все почувствовали присутствие Хэла, но никто не смотрел на него прямо. Хэл постоял у поручня, внимательно разглядывая палубу и оснастку.

— Боцман, держаться наветренной стороны, черт побери твои глаза! — рявкнул он рулевому.

Боковая шкаторина главного паруса, слабо закрепленная, едва дрожала под ветром, но Хэл заметил это, и вахтенные, сидевшие у грот-мачты, незаметно переглянулись и улыбнулись друг другу. Капитан снова ведет корабль.

Вначале никто не понял, что это предвещает. Однако вскоре все смекнули. Хэл начал по одному беседовать с матросами в своей каюте. Спросив имя, год место рождения, он начинал подробно расспрашивать о службе, тем временем разглядывая каждого и давая ему оценку.

Три человека выделялись среди всех, и все они были в экипаже Левеллина старшими вахты. Боцман Джон Лоуэлл — тот самый, что плавал с отцом Хэла.

— Ты сохранишь свое звание, боцман, — сказал ему Хэл, и Джон улыбнулся.

— Буду рад служить под вашим началом, капитан.

— Надеюсь, через месяц ты не изменишь своего мнения, — мрачно ответил Хэл.

Двух других звали Вильям Стенли и Роберт Мун, оба старшие по шлюпкам. Они Хэлу понравились. Левеллин умел подбирать людей, подумал Хэл, пожимая им руки.

Большой Дэниел был его собственным боцманом, а Нед Тайлер, умевший читать и писать, стал первым помощником. Альтуда, один из немногих грамотных, был назначен корабельным писцом, он отвечал за документы корабля и должен был содержать их в порядке. Он оставался для Хэла самой близкой связью с Сакиной, и Хэл любил его и хотел держать поближе к себе. Они разделяли общее горе.

Джон Лоуэлл и Нед Тайлер вместе с Хэлом просмотрели список людей и помогли составить расписание вахт: каждый матрос должен был знать, какое место занять в любых обстоятельствах.

Как только это было сделано, Хэл осмотрел корабль. Начал он с главной палубы, затем в сопровождении двух боцманов открыл каждый люк. Он пробирался, а иногда проползал под всеми частями корпуса, от днища до корзины на грот-мачте. В пороховом погребе наудачу открыл три бочонка с порохом и с помощью фитиля оценил качество содержимого.

Он сопоставил груз с описью и был удивлен и обрадован, найдя большое количество мушкетов и свинцовых пуль наряду с другими товарами.

Затем он приказал лечь в дрейф и спустить шлюпку. Сам проплыл вокруг всего корабля, чтобы оценить дифферент. Передвинул несколько кулеврин к орудийным портам ближе к корме и приказал переместить груз, чтобы поправить крен. Затем он проверил, как экипаж ставит и меняет паруса, заставляя «Золотой куст» плыть в любых направлениях и при любых ветрах. Это продолжалось почти неделю, вдобавок в полдень или в полночь он заставлял вахту подобрать или развернуть паруса или дать полный вперед.

Вскоре он знал «Золотой куст» так близко, как возлюбленную. Он знал, насколько круто можно повернуть корабль по ветру, как он идет до того, как расправляются паруса. Он приказал матросам с ведрами смочить паруса, чтобы те лучше держали ветер, а потом, когда судно шло на всех парусах, рассчитал его скорость. Он научился давать полный ход, управлять рулем, как опытный всадник управляет конем.

Экипаж работал без жалоб. Аболи слышал, как моряки на юте разговаривают друг с другом: они не жаловались, напротив, им нравилось более строгое, чем у Левеллина, командование.