Книга Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

13.2. Неизвестный автор. № 2. Политика Сити — еврей-пирожник. Рисовые пироги разошлись прекрасно (1834 или 1835)

Наверняка неизвестно, почему министр Торено, о котором идет речь, стал, по выражению Джеймса, «врагом». Отчасти он реагировал на давление изнутри — его призывали иметь дело с испанскими банкирами вроде Ардуина, с которым он договорился об альтернативном займе в размере 4 млн ф. ст.; что еще важнее, Торено настаивал на резком «сокращении» существующего испанского государственного долга — на реструктуризации, которая понизила бы номинал испанских облигаций на 75 %. Последний шаг Ротшильды приравняли к «заявлению о неплатежеспособности». Еще больше усугубило ситуацию то, что назначение Торено совпало с возвращением в Испанию дона Карлоса и эпидемией холеры в Мадриде. После того как Аппоньи, посол Австрии в Париже, обнародовал страшные прогнозы того, чем может кончиться вмешательство Франции, выступавшей против Карлоса, цена испанских облигаций рухнула, вызвав ряд самоубийств и угроз убийства на Парижской бирже. Хотя Ротшильды принимали участие в продаже, они не могли рисковать полномасштабной финансовой «войной» с Торено. Они понимали, что для них самое главное — вернуть как можно больше из 15 млн франков Натана, пусть даже в виде «этих вонючих [облигаций], с которыми он обанкротится». Как выразился

Джеймс, последовала «полная неразбериха». Происходящее очень четко высветило границы финансовой власти Ротшильдов, которым противостояло правительство, не боявшееся международного рынка облигаций. «Я хочу, чтобы вы объявили одно: что мы получим назад свои деньги, а больше я от вас ничего не прошу», — умолял Джеймс представителя Испании. «Мой срок окончился, — отвечал последний. — Меня отзывают». Тщетно Джеймс обращался к послу, к французскому правительству и к самому Торено. «Мой милый Натан, — заявил Торено, намекая на главную слабость Ротшильдов, — у нас нет армии, чтобы заставлять правительство делать то, чего оно делать не хочет».

Помимо всего прочего, Ротшильдам всегда недоставало непосредственных сведений об испанских делах: никто из них не посещал Мадрид, и до июля у них там не было преданного служащего, работавшего на полную ставку. Это объясняет, почему в августе

1834 г. решено было послать туда Лайонела (в сопровождении юриста Адольфа Кремьё), чтобы заключить с Торено своего рода личное соглашение. Искусство молодого человека в ведении переговоров произвело сильное впечатление на посла Великобритании; однако, судя по переписке Ротшильдов, Торено удалось убедить Лайонела в том, что предоставление Испании полномасштабного займа — единственный способ избежать полного банкротства и прихода к власти республиканского правительства. Согласился один Ансельм. Джеймсу и Натану к тому времени хотелось одного: вернуть деньги, одолженные предшественнику Торено. В январе 1835 г. они нехотя согласились взять на 15 млн франков долю в новом займе, который должен был разместить Ардуин. Позже Соломон оценивал понесенные ими убытки в размере 1,6 млн франков.

Однако на переговорах Лайонел добился от Торено уступки, которая позже оказалась более важной. Во время его пребывания в Мадриде заканчивался очередной контракт на Альмаденское месторождение. Как нам известно, месторождение очень интересовало Ротшильдов. В 1834 г. они задумались над тем, как укрепить свой контроль над испанским рынком ртути. Более того, Лайонел предлагал сделать ртутные копи залогом за заем в 15 млн франков. Чтобы заключить договор аренды, он предложил более высокую цену, чем четыре компании-конкурента. Он подкупил Торено и королеву и предложил по новому договору выплатить на 5 % больше, чем предлагал ближайший конкурент. На следующий год переговоры возобновились: Ротшильды стремились выторговать для себя еще более выгодные условия. Это стало началом долгого и взаимовыгодного сотрудничества. По собственным оценкам Ротшильдов, в 1835 г. Альмаденское месторождение давало 16–18 тысяч центнеров ртути в год. По договору 1835 г. они платили правительству гораздо больше (54,5 песеты, или 2,18 ф. ст. за центнер), чем по предыдущему договору (37 песет). Однако в 1835 г. они получили право перепродавать ртуть. В Лондоне они продавали ее за 76–80 песет, а расположенным в Мексике заводам по аффинажу серебра — за целых 150 песет за центнер. В пересчете на фунты стерлингов их прибыль составляла по меньшей мере 13 тысяч ф. ст. в год и была бы еще больше, если бы удалось увеличить выпуск продукции без понижения цен. Когда в 1838 г. выпуск продукции увеличился, ежегодный доход Ротшильдов от ртутных копей вырос до 32 тысяч ф. ст., хотя такой уровень производства оказался неустойчивым. Это более чем на 13 % увеличило общий чистый доход от ртутных копей и не менее чем на 38 % увеличило прибыль Лондонского дома (хотя половина уходила Парижскому дому). К 1840-м гг. Джеймс рассчитывал получать от Альмадена 20 %.

Приобретение прав на ртуть знаменовало собой радикальную смену курса. Отныне вместо того, чтобы размещать испанские облигации против в конечном счете ничего не стоящих ценных бумаг, Ротшильды финансировали хронически ненадежное правительство этой страны, предоставляя ему сравнительно краткосрочные займы за счет тех гонораров, которые им приходилось платить за альмаденскую ртуть. Позже такие же займы предоставлялись под медь и кубинский табак. Для государств с нестабильной обстановкой товары оказались лучшим видом обеспечения займов. Гейне в «Романсеро» шутил, что Мендисабаль (ставший министром финансов в 1835 г.) заложил «…все перлы / Для покрытья дефицита / В государственных финансах». Позже «В Тюильри, в дворцовых залах / Вновь на свет они явились / И сверкали там на шее / Баронессы Соломон». Современники, скорее всего, отождествляли «перлы» с Альмаденским месторождением.

Возможно, испанские власти надеялись, что после операции с ртутью Ротшильды предоставят Испании полномасштабный заем. Но их ждало горькое разочарование. Правда, к весне 1835 г., после успеха займа Ардуина, Джеймс испытывал больше оптимизма в связи с Испанией. Однако его надежды не оправдались, так как казалось, что сторонники Карлоса одерживают верх. Главным вопросом оставалось то, вмешается ли какая-нибудь иностранная держава, чтобы решить исход гражданской войны. Такая опасность существовала всегда. Франция проводила интервенцию в Испанию всего десять лет назад; на волне революции 1830 г. предпринимались и безуспешные либеральные экспедиции. Кроме того, представители Четверного союза туманно намекали на некие возможные действия Великобритании в защиту режима Марии-Кристины (при условии, что виги останутся у власти). Однако лишь после того, как финансовые замыслы Торено потерпели крушение, Натан стал поддерживать идею военной интервенции, как и Лайонел. Джеймс, призванный в Лондон для обсуждения следующего шага, снова колебался. Опыт начала 1830-х гг. заставлял его подозревать более воинствующих французских политиков; он склонен был поддержать Луи-Филиппа, который высказывался резко против планов интервенции Тьера. С другой стороны, ему трудно было возражать старшему брату по испанскому вопросу. Поэтому в конце концов он тоже поддержал интервенцию. Их брат Соломон, который с самого начала сомневался в целесообразности дел с Испанией, наоборот, энергично возражал против доводов Натана в пользу интервенции, в конечном счете отмежевавшись от братьев в переписке с Меттернихом.