Книга Возвращение в Чарлстон - Александра Риплей

– Хочешь послушать Кейт Смит? – спросила Элизабет.

– Не очень.

Элизабет выключила радио.

– Ну, а теперь расскажи, что же вывело тебя из себя.

– Да это все Чарлстон. Его люди. Из тех, кого я знаю, ни один не появился в магазине. Все посетители либо моряки, либо туристы. Одно это может разозлить. Но еще хуже, что когда я иду в магазин или возвращаюсь домой, то словно делаюсь невидимой. Люди на Митинг-стрит глядят сквозь меня. Сегодня Люси Смит прислала служанку спросить о супнице, которая стоит в витрине. Служанку! Могла бы, по крайней мере, позвонить. Не обязательно же говорить, кто звонит. Видимо, решила, что мой голос может ее заразить.

После вспышки Гарден Элизабет долго молчала.

– Нарушение правил всегда наказуемо, – тихо сказала она.

– Но это же было давно. Я теперь совсем другая. Ну хорошо, пусть наказывают меня, но при чем тут Элен? Белва даже не может водить ее в парк. Другие няни не позволяют детям играть с ней. Это жестоко. Ненавижу Чарлстон.

– Ты должна показать себя, Гарден. Ты не прожила здесь и полугода. Подожди, со временем они привыкнут.

– Не верю. Зачем им это? Я всю жизнь проживу с клеймом. И Элен тоже. Это ужасно.

– Они привыкнут и примут тебя, потому что ты из Чарлстона, а чарлстонцы всегда заботятся о своих. Ты ничего не знаешь об этом городе, твоем доме. Твоя дура мамаша никогда ничего не знала, кроме того, что это исключительно замкнутое и разборчивое общество. Она никогда не умела отличить символ от сущности.

Послушай меня, Гарден, я расскажу тебе о Чарлстоне. Когда началась Гражданская война, да, да, Гражданская война, а не война между штатами или война за независимость Юга. Когда брат поднимает оружие на брата, это называется гражданской войной. Во всяком случае, в восемьсот шестьдесят первом году этот город уже имел двухвековую историю и уже полтора века был самым цивилизованным местом на этом континенте. Опера, драматический театр, архитектура, сады, школы – у нас было и то, что необходимо для жизни, и то, что ее украшает. Потому что мы были невероятно богаты. Если ты считаешь, что твоя принчипесса и ее друзья ведут роскошный образ жизни, то представь себе эту роскошь, умноженную на десять. Или на двадцать. Вот что такое был Чарлстон. С одним существенным отличием. Он был по-настоящему цивилизованным городом. Честь, долг, ответственность, внимание, уважение и самоуважение были реальностью, а не просто словами. Положение обязывало.

Началась война, и богатство исчезло. Но не цивилизованность. Чарлстон был достаточно небольшим городом, чтобы люди держались вместе, помогали друг другу сохранить общепринятый образ жизни. Мы все друг друга знали, были связаны родственными узами и узами дружбы; мы были мы, а оккупационная армия – они. Я помню эти дни. Видит Бог, это было трудное время.

Но мы держались вместе и выстояли. Потому что никто не сдался. Не поддался ни нищете, ни страху, ни такой заманчивой возможности – поступиться принципами ради денег. Многие устали, были испуганы, даже голодны. И все же сохранили честь и самоуважение. Потому что Чарлстон был все мы, и мы не позволяли друг другу сдаваться.

И сейчас не позволяем. Нынешние времена гораздо легче. Газеты и журналы скулят о депрессии; для нас это мало что значит. Наша депрессия не прекращается с самого конца Гражданской войны. Для нас нет особой разницы, разве что цены стали ниже, а это благо.

Тебя, Гарден, наказывают за то, что ты, чарлстонка, вела себя не так, как должна была. Ты потеряла самоуважение. Ты не только нарушила правила цивилизованного общества, но и делала это демонстративно. Не стану утверждать, что чарлстонцы не пьют, не совершают измен. Но они не тычут других людей в свои грехи. Сдержанность и лицемерие – вещи разные. Сдержанность, осторожность – это условность, которая позволяет людям быть терпимыми друг к другу, не замечать чужих грехов, не осуждать других. Наш город так мал! Мы все грешники, каждый по-своему. Но мы можем продолжать жить вместе, заботиться друг о друге – до тех пор, пока пребываем в неведении, мнимом или реальном, о грехах ближних.

Никто не может делать вид, что не знает о твоих грехах. По крайней мере, некоторое время. Ты нанесла рану, которая еще должна зажить. Ты родом отсюда, здесь твои родные, друзья, и они всеми силами будут защищать тебя от чужаков. Цена, которую ты должна заплатить за всеобщую поддержку, – всеобщее неодобрение нарушения общепринятых правил поведения.

Я уже, кажется, полночи читаю тебе лекцию. Мне показалось, что будет лучше, если ты поймешь, почему с тобой так обращаются. Ты поняла? Помогло тебе хоть немного мое длинное повествование?

Гарден пожала плечами:

– Понять я поняла. Но это мало помогло. Я по-прежнему ненавижу Чарлстон.

– Значит, мне остается только надеяться, что это пройдет. Я рада, что ты здесь, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты уехала.

– Об этом не беспокойтесь, тетя Элизабет. Мне еще надо собраться с силами, чтобы рискнуть отправиться куда-то без вашей помощи.

– Это смешно, но пока не буду спорить. Меня это устраивает. Спокойной ночи, Гарден.

– Спокойной ночи… Тетя Элизабет, а как вы думаете, если я буду держаться от греха подальше, они прекратят когда-нибудь свой бойкот?

– Не знаю, Гарден. Все мы люди. Уверена, все было бы проще, если бы ты не была так красива. Иди спать. Уже поздно.

Описание Чарлстона, данное Элизабет, все-таки помогло, потому что у Гарден появилась надежда на перемены к лучшему. Она была занята, но не настолько, чтобы не ощущать своего одиночества. Иногда вечером, когда по радио передавали знакомые песни, она не могла удержаться от слез.

Но на следующее утро Элен говорила что-то смешное, покупатель делал ей комплимент по поводу цветов, украшающих магазин, Селия готовила на обед красный рис, зная, что это любимое блюдо Гарден. И Гарден говорила себе, что нечего хныкать.

Первого марта вместе со всеми матерями Америки Гарден поняла, что ей не на что жаловаться. Был похищен ребенок Линдбергов. Об этом было страшно даже думать и невозможно не думать.

Снова все говорили о Линдберге, Линдберге, Линдберге. Газеты, радио – на всех углах, во всех магазинах, это имя было у всех на устах. Гарден помнила торжества в Париже, и по сравнению с этим нынешнее горестное сочувствие казалось еще трагичнее. Чарльз Линдберг. Он был так молод. Она помнила его улыбку, когда толпа в Ле Бурже несла его на плечах. Ей казалось, что после этого Линдберг как бы стал частью ее жизни, а она – его. Его трагедия была и ее трагедией.

Она была рада, что Элен не привыкла гулять в парке, потому что не хотела даже выпускать ее за порог. Не хотела уходить на работу. Ей хотелось не спускать с Элен глаз ни днем, ни ночью.

Но нужно было работать, и это ее спасало. Хотя она и брала каждый день с собой радиоприемник, чтобы слушать новости, но не могла проводить возле него все время. Приходилось убирать, расставлять вещи, беседовать с посетителями, демонстрировать комод Эльфа, объяснять, какая редкость ярлык с его именем, рассказывать, как пройти к художественной галерее, старому форту, гугенотской церкви и «какому-нибудь местечку, где можно хорошо провести время». Туристский сезон был в разгаре.