Книга Могила Ленина. Последние дни советской империи - Дэвид Ремник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Родина, страна наша, государство великое, данное нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнет, ломается, погружается во тьму и небытие. Что с нами сделалось, братья?” Апокалиптическим слогом в послании изображались государство-корабль, идущий ко дну, и злодеи, распродающие великую державу. “…Дом наш уже горит с четырех углов… Неужели… снова кинем себя в жестокие, не нами запущенные жернова, где перетрутся кости народа, переломится становой хребет России?” Авторы обвиняли и КПСС, отдавшую власть “легкомысленным и неумелым парламентариям, рассорившим нас друг с другом, наплодившим тысячи мертворожденных законов, из коих живы лишь те, что отдают народ в кабалу, делят на части измученное тело страны”. И задавались вопросом: “Как случилось, что мы… допустили к власти не любящих эту страну, раболепствующих перед заморскими покровителями, там, за морем, ищущих совета и благословения?”
Под письмом стояли подписи генерала Бориса Громова, последнего командующего советскими войсками в Афганистане, а теперь заместителя Пуго; известного нам генерала Варенникова; Василия Стародубцева, возглавлявшего консервативное сельскохозяйственное лобби в Верховном Совете, и Александра Тизякова, президента Ассоциации госпредприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи. Уже несколько месяцев Тизяков носил в портфеле документы, в которых описывались сценарии военного переворота. Но главным пером был Александр Проханов — редактор “Дня” и прозаик, одически прославивший советскую империю в романе “Дерево в центре Кабула”, за что был назван “советским Киплингом”. Он ждал переворота, как дети ждут новогодней елки. “Готовьтесь к следующему валу, друг мой, — сказал он мне как-то раз. — Готовьтесь!” Проханов — вероятно, с помощью двух других прозаиков, подписавших воззвание, — Юрия Бондарева и Валентина Распутина, — смог задеть апокалиптические струны в душе каждого реакционера. Как позднее отметила литературный критик Наталья Иванова в своей поразительной статье в “Знамени”, тон “Слова к народу” с его вульгарным национализмом и жалобными причитаниями почти совпадает с эсхатологическим языком деклараций, обнародованных в первое утро августовского путча. Заговорщики провидели появление нового авангарда, уже не коммунистического — передового отряда кадровых военных, священников, рабочих, крестьян и, конечно, писателей.
“Я не могу не вспомнить, — писала Иванова, — что накануне путча государственное военное издательство опубликовало многомиллионным тиражом брошюру «Черные сотни и красные сотни», во всех подробностях воспроизводившее программу националистов 1906 года”. Тогда националисты, как и путчисты в 1991-м, хотели распустить парламент, объявить военное положение, запретить все либеральные газеты и журналы. “Слово к народу” было открытым призывом к перевороту.
— Мы и не делали секрета из своих намерений, — говорил мне потом Проханов. — К чему секреты? У нас же демократия, разве нет?
Если Горбачев и не понимал, что скоро разразится буря, то Ельцин понимал прекрасно. 29 июля он поехал на дачу к Горбачеву, чтобы завершить обсуждение нового Союзного договора. Горбачев уже согласился с тем, что союзным республикам следует предоставить гораздо больше власти, а республикам Прибалтики — возможность стать независимыми в самом скором времени. Но Ельцину было нужно больше. Ему были нужны финансы: он собирался убедить Горбачева, что республики, а не Москва, должны иметь право регулировать налоги, а также распределять средства так, как считают нужным.
Переговоры продолжались несколько часов. Обсуждение налогового вопроса было бесконечно долгим, Ельцин, Горбачев и глава Казахстана Назарбаев сделали перерыв на ужин, а затем вернулись к разговору.
В какой-то момент главы республик решили, что пора сказать о заговоре. Ельцин стал говорить, что консерваторы в союзном руководстве делают все, чтобы помешать стране перейти к подлинной демократии и рыночной экономике. Он сказал, что Крючков и Язов выступают против Союзного договора. Назарбаев согласился с Ельциным и назвал еще двоих “несогласных”: премьер-министра Валентина Павлова и председателя Верховного Совета Анатолия Лукьянова — человека, с которым Горбачев дружил 40 лет.
Ельцин сказал: эти люди понимают, что договор лишит их власти. Если лидерами Союза станут по преимуществу главы республик, то Язов и Крючков отправятся в отставку, а 60 или 70 союзных министерств придется распустить.
Да, конечно, ответил Горбачев. Он же не слепой! “Все будет реорганизовано, в том числе армия и КГБ”, — заверил он собеседников. Но давайте дождемся подписания договора. И вообще, знаете, добавил он, Лукьянов, Крючков и остальные не такие плохие, как вы думаете.
Ельцин встал и вышел на веранду.
Назарбаев и Горбачев изумились. Зачем он вскочил?
“Посмотреть, не подслушивают ли нас”, — ответил Ельцин.
Назарбаев и Горбачев рассмеялись. Вот это да, ну и чудак он! Подумать только — подслушивать разговоры президента, генерального секретаря ЦК КПСС! Абсурд!
Как мог такой человек, как Анатолий Лукьянов, председатель Верховного Совета, предать друга, которого он знал с университетской скамьи? Он, как и Горбачев, получил юридическое образование, как и Андропов, писал стихи. И в этих бессмертных стихах он воспевал дружбу:
“С этим человеком меня связывают самые тесные отношения, я его люблю, — скажет Лукьянов о Горбачеве, — я не могу ему изменить, хотя и знаю — будем откровенны — его слабости, его недостатки… из тех людей, кто делал перестройку, я один оставался рядом с ним, остальные ушли — кто влево, кто вправо…”
Но это он скажет позже, когда будет сидеть за решеткой в ожидании приговора за измену Родине.
В конце июля в Москву должен был приехать Буш. “Московские новости” попросили меня написать короткую статью о том, как в США реагируют на происходящее в Советском Союзе. Я воспользовался возможностью и написал, что, пока Горбачева окружают антизападные реакционеры, Вашингтон будет с большой осторожностью рассматривать вопрос о предоставлении помощи СССР и инвестициях в страну. “Для Запада остается загадкой, почему в окружении Горбачева по-прежнему так много советников и сотрудников, с очевидностью противостоящих реформам, — писал я. — На каждого Александра Яковлева — человека, который сумел изменить свой взгляд на мир, — приходится, похоже, десять Павловых”.
Я всего лишь повторял то, что слышал тысячи раз. Но разве в Кремле кто-нибудь слушал? Вместе с Майклом Доббсом и еще двумя приехавшими в СССР журналистами я отправился к ближайшим советникам Горбачева: аппаратчикам-либералам — Андрею Грачеву, Евгению Примакову, Георгию Шахназарову. Мы задали им вопросы о “Слове к народу” и других опасных знаках, но они от этих вопросов отмахнулись. “Такая сейчас атмосфера”, — сказал Грачев. И он, и его коллеги, очевидно, не слишком волновались из-за этой атмосферы. А вот один из главных советников Ельцина, Геннадий Бурбулис, сказал нам, что Москва сейчас — “политическое минное поле”.
