Книга Девочка по имени Зверек - Маргарита Разенкова

С гораздо большим интересом отец слушал о паломничестве в Мампукудзи, роняя: «Ого… Странно, но… звезды что-то говорили мне об этом… Да-да!» – в той части рассказа, где Тэдзуми получил нефритовые четки-благословение. А когда Тэдзуми говорил о монахе, странном монахе… «Отец, он умер, когда меня и на свете-то не было!» Господин Кицуно горячо воскликнул: «Небывало! Удивительно, и это – хороший знак!» Тэдзуми пришел в полный восторг.

Рассказ о южном варваре Тэдзуми оставил напоследок. И вовсе не потому, что отец мог отругать его за помощь христианину, человеку, стоящему вне закона. Отец и сам легко поступился бы законом и указами бакуфу в пользу велений сердца и законам чести. Скорее наоборот – Тэдзуми последним выносил на суд отца то, в чем сам не сомневался: встретил человека в беде и помог ему. Что ж тут необычного? Тэдзуми едва затронул в своем рассказе то, что расспрашивал Руис-сана о его веровании. На этом хотел и закончить.

Но, выслушав сына, господин Кицуно глубоко задумался. Потом поскреб подбородок и спросил, причем в тоне сквозила совершенно непривычная для отца нерешительность:

– Хочешь ли ты знать, что я думаю об этом новом веровании или ты уже все решил для себя?

– Решил для себя? – изумился Тэдзуми. – Да я и не решал ничего, отец. Чужое верование, необычное, непонятное – что тут решать?

– Но оно заинтересовало тебя. Я это вижу ясно. И вижу лучше, чем ты сам. И теперь спрашиваю: нужно ли тебе мое мнение? – Голос отца построжал.

– Ваше мнение, отец, для меня, как всегда, ценно. Я хочу его услышать, – смиренно сложив руки на коленях, кивнул-поклонился Тэдзуми.

* * *

Отец удивил его. Так уже бывало, что он рассказывал о себе нечто, что приводило Тэдзуми в замешательство и восторг: какой-нибудь необычный или провидческий сон, какую-нибудь историю молодости, некоторые свои мысли, предназначенные не для всех, но с сыном он ими делился.

Отец сказал: «Думаю, сын, в прошлом воплощении я был христианином. Да. Не удивляйся. Почему я так думаю? Когда я встретился с христианами и услышал впервые об их Боге, о Христе, мне показалось, что они говорят о вещах, давно мне известных и близких. Я взял в руки их Священную книгу, Библию, открыл ее – и увидел текст, читанный мною, я твердо уверен, множество раз. Притом что ныне я не способен прочесть ни строчки. Вот что я могу рассказать о себе. Что-то говорит мне, что и тебе христианство не чуждо. Если сможешь, узнай о нем больше, присмотрись, подумай. Эта религия стоит внимания. Большего пока не скажу».

Тэдзуми достал из укромного отделения своей походной сумки уже изрядно помятый маленький бумажный сверток, отогнул уголки – в самом центре на грубом листе лежал последний лепесток прошлогодней вишни. Он совсем не пожелтел и лишь подсох, сохранив белизну и упругость. Лепесток стал похож на жемчужинку или, если перевернуть вогнутой стороной вниз, на маленькую молочно-белую раковинку.

Тэдзуми пристально смотрел на лепесток, а тот, казалось, изучает его. «Что ж, – Тэдзуми прикусил изнутри губу, – подожду. Ты ведь не торопишь меня?»

Лепесток не торопил.

* * *

Когда, влекомые весенним шалым ветром, опять закружились над садом вишневые лепестки, притворяясь прощальной снежной метелью, Тэдзуми стал собираться в Эдо. Зимой он жил в поместье почти совсем один, если не считать старой служанки и человека, занимавшегося кое-какими хозяйственными нуждами. Отец провел в столице остаток осени и почти всю зиму. На обратном пути из столицы в поместье господин Кицуно сильно простудился и так занемог, что к весне едва-едва стал приходить в себя. Тэдзуми жаль было покидать отца в столь неудачное время. Но остаться не приходилось и мечтать: ослушаться сёгуна было невозможно. И Тэдзуми собрался в путь сразу после праздника любования цветущей вишней…

На расстоянии дневного перехода, незадолго до того, как ему следовало устроиться на ночлег, Тэдзуми обнаружил, что оказался ровно на том месте, где год назад гнался по лесу за девушкой-крестьянкой. «Что с ней теперь? – с любопытством подумал Тэдзуми. – Судя по всем срокам, она уже давно родила своего младенца. Надеюсь, он жив и здоров. А вон тот самый речной косогор, вот тропинка, по которой я тащил ее, и поворот к деревне». Саму деревню не было видно за лесом, но если пройти немного вперед, буквально с полмили, то… Тэдзуми вдруг взбрело в голову что-нибудь узнать о несчастном семействе. Как-никак он вмешался в их судьбу. «Кстати, не подалась ли девчонка к христианам?»

Пока Тэдзуми вяло удивлялся собственному любопытству, его ноги уже свернули на убегавшую в глубь леса тропинку. Он еще пытался урезонить сам себя: «Зачем тебе это нужно? Остановись!» Но тем временем углублялся в лес. Какая-то глубинная потребность двигаться в этом направлении побеждала поверхностное нежелание отклоняться от дороги. «Ладно, – решил Тэдзуми, пасуя перед напором собственного намерения, но будто пытаясь компромиссно с ним договориться, – я лишь загляну, задам пару вопросов, может быть, оставлю немного денег, но тут же вернусь обратно!»

Повеселев и ободрившись от принятого решения, Тэдзуми зашагал быстрее. Деревня уже вот-вот должна была открыться из-за ближайшего или следующего поворота, как тишину леса огласили крики, и крики совсем не мирные! «Волшебное место! – В крови Тэдзуми закипела радость перед возможным приключением. – Надо бы впредь почаще сюда наведываться!» Он ускорил шаг до бега, но бежал почти бесшумно и, приблизившись, вгляделся в происходящее из-за дерева.

На открывшейся его взору небольшой поляне шла потасовка: человек в старом оборванном плаще и надвинутой на самые глаза соломенной, не по сезону, крестьянской шляпе отбивался палкой от четверых нападавших. Мечей у его противников не было. «Даже не ронины – крестьяне или обедневшие ремесленники: только они ходят без оружия». Четверка тоже была при дубинах и махала ими весьма напористо, желая, как видно, завладеть скудным имуществом одинокого путника, но тот из последних отчаянных сил бился не на шутку и, как мог, отражал почти все удары. Порой ему все же доставалось, и он охал от боли, но не сдавался и даже удваивал отпор, и тогда кое-кому из нападавших тоже приходилось несладко.

Тэдзуми тут же решил помочь этому отважному одиночке, тем более что «битва» была явно нечестна, ведь нападавшие приступали к нему не по очереди. Бились они, по правде говоря, бестолково, наскакивая всей гурьбой, толкаясь и мешая друг дружке, но кричали при этом весьма воинственно. В тот момент, когда они разом навалились на свою жертву и несчастный путник, застонав под градом ударов, упал на землю, Тэдзуми выскочил из засады с боевым кличем. Разбойники как по команде оглянулись и как по команде же присели при виде сверкнувшего в воздухе меча.

Не успели они и сообразить, что к чему, как Тэдзуми мечом (естественно, плашмя – не пачкать же об этих негодяев свое оружие!) уже вовсю лупил их по шеям и спинам. Один тут же скрылся, как заяц, затрещав кустами. Второй медленно осел на четвереньки и пополз в том же направлении. Тэдзуми отвесил ему сапогом под зад хорошего пинка, чтоб он полз проворнее. Третий от явного оторопения так и стоял разинув рот. А четвертый вдруг решил проявить неуместную храбрость и, рыча и скаля свои желтые зубы, замахнулся на Тэдзуми своей жалкой дубинкой. В это мгновение лежащий на земле обессиленный путник простонал нечто вроде (если Тэдзуми верно разобрал): «Только не убивай его, добрый человек!» Смысла в этих словах раззадоренный Тэдзуми не углядел, да и не некогда было размышлять – в ответ на опрометчивое движение разбойника он инстинктивно сделал выпад, и режущий, горизонтально направленный удар его меча со свистом снес дубинку почти до самой кисти противника. И тогда тот отбросил ненужный огрызок и, выпучив от страха свои глупые глаза, сбежал. Тэдзуми проулюлюкал ему вслед.