Книга Датский король - Владимир Корнев

— Ну, теперь жди — недолго тебе осталось здесь стоять! — Звонцов тенью промелькнул по ночному особняку: он удачно рассчитал время, которого вполне хватило на то, чтобы все домочадцы угомонились после возвращения хозяйки. Внутренне его опять сковывал леденящий страх расправы, что заставило вести себя даже осторожнее, чем того требовала ситуация. В общем, никто не должен был заметить его ночного отсутствия. В спальне Вячеславу Меркурьевичу показалось прохладнее, чем обычно. Раздевшись, он покрылся гусиной кожей, поспешил нырнуть под перину, но и в постели было зябко — даже зуб на зуб не попадал. Конечно, холод шел изнутри самого незадачливого ваятеля. «Зачем нужно было выдумывать для Сени этих кошмарных масонов? Получилось, как в воду глядел».

Он знал, что каждый день пребывания в Германии будет тяжел, все время следует ожидать каких-то неожиданностей, и завтрашний не обещал быть исключением, поэтому решил отоспаться хорошенько и к завтраку не вставать, но это намерение оказалось только благим пожеланием.

VIII

Уже в восемь часов утра Звонцов был разбужен камердинером, который сухо и без особых церемоний сообщил «господину художнику», что хозяйка хотела бы видеть его у себя, и как можно скорее. Разумеется, тот сразу подумал — немка о чем-то догадывается, хотя предполагать, что ночью в библиотеке «соглядатая» кто-то заметил, было глупо — в этом случае он бы уже, наверное, разговаривал сейчас с Ауэрбахом, а не с камердинером. Но, может, библиотечный вахтер доложил ей, что он целый день провел в читальном зале, а вовсе не в ностальгических прогулках по Веймару? Во всяком случае, одеваясь, Звонцов так и не смог хорошенько завязать галстук — руки не слушались, сюртук он надевал и застегивал дольше обычного, чертыхался. Даже слуга, вызвавший его наверх, в таком состоянии показался ему очень похожим на одного из «верных людей», уносивших картины из мемориального зала-амфитеатра. Наблюдательная фрау заметила, как часто дышит русский гость:

— Guten Morgen, mein Freund![249]Да вы, я смотрю, запыхались. Не рассчитывала, что столь буквально воспримете мою просьбу — это приятно, но не обязательно было так уж торопиться. У вас в подобных случаях говорят «мчаться сломя голову», верно?

— Да, так говорят, — только и мог ответить Звонцов.

— Видите ли, mein Freund, — продолжала Флейшхауэр, не меняя благодушного тона. — Я, конечно, оторвала вас от сна, но на то есть веские причины. Во-первых, мне хотелось поскорее обрадовать вас: вчера вечером у меня был человек, который так восхищен пейзажем, что готов купить его сразу, не торгуясь, за очень приличную сумму — пятьдесят тысяч рублей. Форма расчета не имеет значения: он может заплатить в любой валюте, в золоте, если так вам будет угодно, но господин это серьезный, занятой — нужен ваш срочный ответ. Признаться, я его уже обнадежила и уверена, что лучшего варианта нам не найти.

От названной суммы у Звонцова «в зобу дыханье сперло», он даже расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Когда речь шла о больших деньгах, скульптор впадал в «священный трепет» и ничего не мог с собой поделать. Он только кивнул головой в знак согласия.

— Очень хорошо. Я знала — вы достаточно благоразумны и не упустите того, что само идет в руки. Но теперь второе, то, что тревожит меня, и вас, думаю, обеспокоит тоже.

Вячеслав Меркурьевич насторожился как мог, хотя в ушах все еще звучало сказочной музыкой число со многими нулями — сумма, предложенная за картину.

— Мне кажется, Вячеслав, что цветовая гамма вашего пейзажа блекнет, такое впечатление, что ее уникальный оптический эффект ослабевает. Если я права, можно как-то его восстановить, освежить? Это просто необходимо! Вы же должны понять: сделка состоится, но вдруг произойдет самое худшее, полотно утратит ценность. и что тогда? Я не хочу ставить на карту свою репутацию, вам, разумеется, тоже ни к чему международный скандал, а ведь тогда его не избежать. Вячеслав, сделайте же все возможное, чтобы не случился конфуз, только на вас вся надежда! Вы автор, вам, так сказать, и кисти в руки.

«Понятно! Йенц напророчил, и фрау ему поверила… Наверное, и в самом деле что-то такое происходит — знать бы мне десницынские секреты, может, разобрался бы». — быстро рассудил Звонцов. Он и сам заметил почти сразу после кражи какую-то перемену цвета на холсте, но до сих пор не хотел верить в это. «Может быть, чем слабее освещение, тем сильнее внутреннее свечение, а при дневном, ярком свете оно почти незаметно?» Так или иначе, ему опять ничего не оставалось, как выкручиваться, и Звонцов поспешил заверить обеспокоенную немку:

— Не стоит так беспокоиться, госпожа Флейшхауэр! Работа из моих самых последних. Краски, наверное, недостаточно просохли, но, когда высохнут окончательно, пейзаж не потускнеет и будет по-прежнему лучиться — я гарантирую как автор! — Он знал, на чем сделать особенный акцент для убедительности. — Ведь это мистический свет, фрау, у него сверхъестественная природа, которая сильнее всех законов физики.

Антропософка прислушалась к сказанному, точно пытаясь догадаться, лукавит художник или говорит правду. Она спросила, стараясь заглянуть в самые глаза Звонцова:

— Но, может, вы все-таки как-то закрепите эти мистические свойства, чтобы исключить все сомнения, избежать непредвиденных перемен? Кстати, Вячеслав, не могли бы вы рассказать мне, как же удалось добиться такого эффекта? До сих пор вы молчали, а я не спрашивала. Но мне так интересно было бы узнать.

Лицо Вячеслава Меркурьевича приобрело одухотворенно-волевое выражение, какое бывает у одержимых поиском неизведанного экспериментаторов:

— Да. Сейчас могу признаться: мной изобретен оптимальный состав красок, позволяющий достигнуть в живописи того, что никому до сих пор не удавалось. Здесь не просто подбор химических компонентов, а сложная архиформула — это алхимия, госпожа Флейшхауэр. Вы первая, кому я рассказал о своем достижении, однако саму формулу не намерен открывать никому — и вам тоже, уж простите. Пусть этот секрет уйдет со мной в могилу… — Звонцов нарочито скорбно потупил взор, но тут же встрепенулся. — Впрочем, если кто-нибудь даже его раскроет, то не сможет им воспользоваться в полной мере: это формула «под мою руку». Моей манеры письма не в состоянии воспроизвести ни один профессионал, даже самый талантливый копиист-стилизатор.

Фрау вопреки опасениям скульптора не стала настаивать на раскрытии секрета:

— Воля ваша, дорогой Вячеслав. Я только хотела сообщить вам, что картину у меня заберут через месяц, и мне кажется, не помешало бы за это время на всякий случай хотя бы укрепить красочный слой, или как это там правильно называется у реставраторов. Видите ли, иначе я буду чувствовать себя неуверенно и не избавлюсь от опасений. Но вы посмотрите сами, есть ли основания волноваться?

С этими словами Флейшхауэр подошла к задрапированному пейзажу и приподняла завесу. Теперь скульптор видел, что определенные изменения налицо, и это нельзя не признать, но своей растерянности все же не выдал.