Книга Сотворение мира - Гор Видал

— Вы нам хорошо послужили, — произнес диктатор, и на яичной скорлупе проступила улыбка. — В частности, благодаря вашей любезности наш божественный мудрец теперь с нами. В стране царит мир, и ее границы спокойны, как вечный сон горы Тай.

Как всегда, его недоговоренности требовали пояснения. Позднее Фань Чи сказал, что в то самое утро пришло сообщение о взятии священного города Чжуань-ю. Войска семейства Цзи вошли в город, и стены цитадели были срыты. А самое лучшее, с точки зрения диктатора, заключалось в том, что никаких возмущений этим из-за границы не слышалось. Мятежный комендант был стар, мятежный Ян Ху, по слухам, умер. Новый правитель Ци был поглощен внутренними заботами. Лу и его диктатор на время получили передышку. Мы еще не знали, что, принимая нас в Лесной Хижине, Кан-нань после долгих и мучительных лет праздновал успех своей политики. Утверждение Конфуция в должности министра было символическим жестом, рассчитанным вызвать восторг у его поклонников и положить конец неудовольствию ши и благородных мужей, управляющих государством.

— И мы также в долгу перед вами за то, что вы открыли нам способ выплавки металла. Ваше имя — варварское — уже занесено в анналы Лу.

Он взглянул на меня, словно я получил из его рук золотое сокровище. Со слезами на глазах я поблагодарил Кан-наня за высокую честь. Он слушал, как я одну за другой накручиваю китайские фразы благодарности, подобно гончару, покрывающему тарелку глазурью. Когда я прервался, чтобы набрать в грудь воздуха, диктатор сказал:

— Я хочу снова проложить шелковый путь в Индию.

— Снова, почтенный господин?

Он кивнул:

— Да. Не все знают, что во времена Чжоу — когда Сын Неба смотрел на юг из Шенси — между нами и варварами на Гангской равнине велся постоянный торговый обмен. Затем последовал долгий… перерыв. Без истинного Сына Неба многое из того, что было, исчезло. Хотя шелковый путь никогда полностью не исчезал, регулярные сношения прекратились около трехсот лет назад. Но я, как и мой безупречный отец, поддерживаю добрые отношения с Чу. Вы видите благосклонным взором здешние сады — это кусочек Чу. И ничто не может сравниться с этой страной, которая вся — огромный сад, орошаемый водами Янцзы.

Довольно подробно диктатор взялся рассказывать мне историю Чу. Мое сердце трепетало, как птица в силках, но я притворялся, что слушаю.

Наконец диктатор перешел к делу:

— Теперь, когда в нашем государстве мир — и отчасти благодаря вам, дорогой друг, — наш правитель заключит договор с правителем Чу, и вместе мы снарядим экспедицию в Индию. И вы вручите дары нашего правителя царю Магадхи.

Тут, как по волшебству, зал заполнился купцами. Двое из них были индийцы, один из Раджагрихи, другой из Варанаси. Они рассказали мне, что прибыли в Китай морем. Точно к югу от Гуйцзи они потерпели кораблекрушение и утонули бы, не спаси их две русалки, которых в южных морях множество. Эти существа могут жить как в море, так и на суше — по крайней мере, на удаленных от берега скалах, где плетут прекрасные одежды из морских водорослей. Русалки известны своей расположенностью к мужчинам, и когда плачут — обычно, если их покинет какой-нибудь моряк, — их слезы превращаются в прекрасные жемчужины.

Мы долго обсуждали экспедицию. Хотя диктатор Кан сделал вид, что путешествие затевается исключительно в награду за мои заслуги перед семейством Цзи, вскоре я обнаружил, что это не более чем китайская гипербола. В общем-то, не реже раза в год из Ци отправляется караван через Лу на юг, в Чу. На каждой остановке к нему присоединяются новые купцы. Очень скоро я с долей горечи понял, что мог бы покинуть Лу на несколько лет раньше. Но, надо отдать справедливость диктатору, он хотел, чтобы я заслужил отъезд. Когда я заслужил, он меня отпустил. В конечном счете это был превосходный правитель, вне всяких сомнений.

Остальные дни в Лесной Хижине я запомнил плохо. Помню, что в отличие от Жань Цю и Фань Чи самого Конфуция не радовало получение высокой должности. Цзы-лу был так же мрачен. Я не мог понять почему, пока мы не оказались у городских ворот. Когда наша повозка проследовала внутрь городской стены, часовой спросил одного из наших стражников:

— Кто этот важный старик?

— Государственный министр, — напыщенно ответил стражник. — Первый рыцарь Конфуций.

— Ах вот как? — рассмеялся часовой. — Который говорит, что нужно пытаться, даже если в этом нет толку?

Хотя лицо Конфуция осталось безучастным, он весь задрожал, как в лихорадке. Туговатый на ухо Цзы-лу не слышал слов часового, но заметил, что Учителя бьет дрожь.

— Вы должны следить за своим здоровьем, Учитель. Сейчас опасное время года.

— А какое время года не опасное? — Как оказалось, Конфуций в самом деле был болен. — Да и какое это имеет значение?

Он уступил не столько главному министру, сколько времени. В Лесной Хижине Учитель понял, что никогда не будет направлять государственную политику. Но надеялся, что сможет принести какую-нибудь пользу. Однако мечте о наведении на родине порядка пришел конец.

Остаток лета ушел на приготовления к отъезду. Купцам Лу, желавшим отправиться со мной в Индию, было велено собрать свои товары у центрального склада. Я встречался с ними и старался быть хоть чем-нибудь полезным. Я обещал добиться от Магадхи всевозможных привилегий на торговлю теми или иными товарами, сырьем или изделиями. Хотя торговля с Индией оставалась делом необычным, китайские купцы прекрасно знали, что там ценится. Я всегда думал, что каждый народ каким-то образом хранит воспоминания помимо устных преданий и записей в анналах. Каким-то путем сведения передаются от отца к сыну. Несмотря на то, что с окончания регулярной торговли между востоком и западом прошло три века, большинство китайских купцов, казалось, знали с рождения, что на западе высоко ценится шелк, жемчуг, меха, перьевые ширмы, нефрит и драконова кость и там можно найти в изобилии золото, рубины и специи, столь любимые на востоке.

Начальником экспедиции был один аристократ из Ци. До наступления осени он зашел ко мне. Я заметил, что на него произвело большое впечатление мое родство с Аджаташатру, который, по моим сведениям, стал владыкой всей Гангской равнины за исключением республики Личчхави. По просьбе начальника экспедиции я согласился служить связующим звеном между экспедицией и магадхскими властями. Пользовался ли я милостью своего взбалмошного тестя — этот вопрос я счел разумным не поднимать. Из всего мне известного я запросто мог предположить, что Амбалика с сыновьями мертвы, а Аджаташатру выжил из ума. Определенно, если ему вздумается, он может казнить меня за побег — или просто для своего удовольствия. Знающие китайцы всегда говорили о нем с тревогой в голосе.

— Никогда еще не было такого кровавого царя, — говорил Фань Чи. — За последние годы он сжег дотла дюжину городов, перерезал десятки тысяч мужчин, женщин и детей.

Поскольку я знал Аджаташатру меньше, чем думали китайцы, мне он представлялся не таким страшным, как им. Во всяком случае, думал я, мы могли ему пригодиться, и не имело смысла упускать подобную возможность. Я имел основания предполагать, что он захочет превратить открытый шелковый путь в постоянный торговый маршрут, и ни к чему подрывать торговлю, грабя и убивая честных купцов. Так я успокаивал себя и начальника экспедиции.