Книга Не время для человечности - Павел Бондарь

Нет, нет, не грабежом. Этот случай с пьяным болваном был счастливой случайностью. Вообще-то я, к своему стыду, подрабатываю расклейщиком объявлений. О, ничего не хочу слышать. Я сам знаю, что это жалкая, презренная работа, с которой сравниться по ничтожности оплаты и объему унижений может только работа тех несчастных, которые ходят по улицам в огромных плюшевых костюмах зверей и продают библии… Я ничего не перепутал? В общем, им хуже. Но расклеивать эти чертовы листовки – тоже не самое сладкое занятие. Впрочем, раз на раз не приходится, однажды мне попалась конторка, которая выдавала две сотни листовок и ни черта не проверяла – мы просто приходили на следующий день, забирали по сто кусков на брата и получали новую порцию бумажек, которые тут же, в соседнем дворе, выбрасывали в мусорный контейнер. Это беззастенчивое лганье и огромная удача продолжались неделю, а потом у мужика, который всем этим занимался, закончились листовки, и мы с другом забили на это дело. Но теперь мне не повезло найти компанию, которая реально все проверяет – у них действительно есть человек, который выборочно ездит по адресам расклейки и смотрит, производились ли тут, с вашего позволения, работы. С одной стороны, я очень любил гулять по городу и исследовать каждый его двор и закоулок. С другой… Вашу мать, как же бесят эти рулоны бумажек, этот клей, эти кривые доски, на которых уже в пять слоев висят такие же идиотские рекламки, эти люди, живущие в подъездах – все это! С третьей стороны, теперь у меня есть четыреста тридцать баксов – фактически, столько на этой “работе” я заработал бы за месяца три. Нет, ну к черту – сегодня я еще закончу свой рейс, но это будет мой последний день в сфере агрессивного маркетинга.

Я вышел из троллейбуса на остановке, с которой начиналась улица, подъезды чьих домов к досаде их жителей вскоре обезобразят своим несравненным безвкусием объявления, пока что дожидающиеся своего часа в одном из отделений моего рюкзака, уже изнемогающего от этой ноши более не нужного мне рабства у низкооплачиваемого и непрестижного заработка, сопряженного с неизбежными конфликтами межличностного характера весьма нерешаемого и фундаментального свойства, присущего всем конфликтам базовых человеческих интересов, что обнаруживаются в тот момент, когда обитатель очередной бетонной норки замечает работника клея и листовки, устало-похотливо пристроившегося к доске объявлений подъезда, который он никогда доселе не считал столь своим, и все аспекты скучной жизни которого не мнил столь подотчетными собственной компетенции, избыточно могущей быть описанной как поверхностная и в некоторой степени разгильдяйская, вплоть до того момента, когда некий человек, идентифицируемый обитателем как чужак, не покусится на эстетическую идиллию крыльца, чем вызовет у упомянутого обитателя приступ немотивированного гнева, который не нашел бы выхода в том случае, если бы оный обитатель не присутствовал лично при процессе наклеивания объявления, что безусловно свидетельствует о степени настоящей озабоченности сего человека данным вопросом, затрагивающим его непосредственные интересы как личности на уровне, который я мог бы описать как “близкий к нулевому”, и могущей быть основанием для вывода о том, что наблюдаемый акт возмущения и гнева есть лишь стереотипный пример поведения, близкого к инстинктивному, носителем не вполне осознаваемый и во многом свойственный скорее животному, чем виду, что столь долгое время считает себя в первую очередь интеллектуально дифференцированным, а потом уже – отягощенным инстинктами, что, впрочем, не мешает данному виду строить свое общество на принципах чистейших инстинктов, что, вкупе с весьма высоким мнением о своем уровне развития и надприродности делает существование вида весьма забавной шуткой из взаимоисключающих посылов, которые своей противоположностью сводят общество с ума, что выражается в бесчисленных девиациях, расстройствах и излишней индивидуализации мышления, которые, в свою очередь, неизбежно приводят представителей вида к конфликтам различной степени интенсивности, массовости и продолжительности в самых разных аспектах их жизни. Боже, мне стоит перестать думать такими сложными и длинными предложениями, потому что только что я слишком увлекся мыслью и чуть не врезался в стену арки, ведущей в первый двор моего скорбного вечернего променада, долженствующий стать вестником… Нет, ну правда, хватит.

Расклеивать объявления – это скучно, когда мозг ничем не занят. Мне почти всегда скучно, чем бы я ни занимался – иногда я предпочитаю думать об этом, как о свидетельстве нетривиальности моего ума, иногда это просто бесит. Порой я развиваю бешеную активность, проносясь сквозь жизнь, словно пуля сквозь голову солдата, нанизывая на себя дела, встречи, занятия и прочую мишуру, и ловлю от этого непередаваемый кайф, словно мой мозг подключен к электросети и ток подается прямиком на центр удовольствия, а иногда я долгими днями лежу в постели и не желаю ничего делать, не находя для этого ни мотивации, ни сил, и страдаю от этой краткосрочной депрессии. Сейчас у меня был цикл активности, и мозг требовал информации, поэтому я слушал музыку, читал другие объявления на досках, гадал о том, чем могут заниматься и какими могут быть жители квартир на нижних этажах, свет в окнах которых открывал некоторую часть жизни этих людей, вспоминал материалы к послезавтрашнему зачету и придумывал сюжет для рассказа. По-настоящему интересно было только последнее. Я очень много читал и иногда испытывал почти болезненную потребность в том, чтобы написать что-нибудь самому, как бы ответить на слова тех людей, которых я читал, вдохнуть жизнь в бесконечное число образов, роящихся в голове, изнывающих по свободе в виде сюжетов и мыслей на бумаге. Всякий, желающий стать писателем, втайне или открыто считает себя человеком необычайно умным и занимательным – настолько, что имеет смысл выразить эти качества в письменной форме, дабы снискать уважение и любовь прочих людей, тем самым удовлетворив потребность в признании, которую принято считать неотчуждаемой потребностью человека. Проблема же начинающих писателей – в тех людях, которые читают их essai. Эти люди по какому-то зловещему совпадению почти все подряд не разбираются в литературе и не могут должным образом адекватно оценить текст, который видят перед глазами. А если и могут, то их зачастую останавливает нежелание портить настроение новоявленному писателю своей критикой. Когда людям говоришь, что ты открыт для критики, что им вовсе не нужно смягчать приговор и льстить, они не верят тебе. А тебе уже неловко пытаться уличить их в обмане, ведь если они и обманывают, то, как им кажется, из лучших побуждений. Впрочем, сейчас единственные, кто дает оценку моим пока что очень и очень кратким наброскам рассказов длиною в пару страниц – пара человек с курсов английского, на которые я ходил в школе, бывший одноклассник и несколько десятков комментаторов публичной страницы с мемами, где я периодически писал в комментариях отрывки рассказа об отряде штурмовиков со звездолета “Гневливый”, включая этих людей в ткань сюжета и процесс написания. Это было очень интересно, и с тех пор мне начало казаться, что художественная литература должна быть именно такой – интерактивной, более личной, ориентированной на как можно более узкую аудиторию, подобной письму, контекст которого будет зачастую непонятен постороннему человеку. В этом есть свои плюсы, удивительно преображающие творчество и конечный результат – пишущему становятся доступны новые приемы, в том числе обращение к информации, известной конкретному человеку, отсылки к лишь им известным событиям, словам и фактам, выборочная демонстрация осведомленности о сторонах жизни читающего в художественной форме. Иными словами, писатель может действительно говорить с читателем, превращая произведение в эдакое пространное сообщение в соцсети, тем самым ломая “четвертую стену” так, как никакой Дэдпул бы не смог, что, должно быть, весьма интересно для читателя. Впрочем, я не знаю, как это выглядит со стороны читателя. В любом случае, пока что я только думаю о том, чтобы начать писать, а в мире вещей продолжаю расклеивать гребаные объявления.