Книга Древние тюрки. История образования и расцвета Великого тюркского каганата (VI-VIII вв. н.э.) - Лев Гумилев

Прежде всего необходимо отметить, что подлинными манихеями могли стать лишь немногие, главным образом из аристократии. Возможно ли было растолковать уйгурскому пастуху, неграмотному храброму воину, что его родная благоухающая степь, любимая жена и веселые краснощекие дети — страшное зло, от которого надо отречься? Мог ли он возненавидеть свои крепкие руки, натягивающие тугой лук до уха, и своего боевого коня, не раз спасавшего ему веселую и привольную жизнь? Как мог он представить себе абстракцию борьбы Света и мятущейся Тьмы? Совершенно очевидно, что большая часть уйгурских кочевников была манихеями лишь по названию, продолжая жить привычным бытом и руководствуясь привычными представлениями. Разлагающая стихия манихейства их едва коснулась{1644}.

Но последствием этого обстоятельства должен был стать разрыв между знатью и народом; народ перестал понимать своих вождей, а ханам и бегам стало не о чем говорить с необразованной массой. Это не могло повести к укреплению страны. Ведущая часть уйгурского общества приняла новую веру со страстностью неофитов, причем ее больше всего устраивала проповедь непримиримости, дававшая выход природной воинственности уйгуров.

Войны с тибетцами, карлуками и кыргызами приобрели теперь для уйгуров высший смысл: они сделались борьбой за веру. Результатом этого оказалось крайне обострение всех проблем внешней политики. Войны нужно было вести силами народа, чуждого той религии, за которую им приходилось сражаться. Последовавшая катастрофа была в большой мере обусловлена этим направлением внешней и внутренней политики.

Но самым губительным последствием манихейства было разрушение семьи. В основном оно коснулось главенствующих слоев уйгурского общества — тех людей, которые в силу социальных причин смогли воспринять и ассимилировать высокую культуру Ирана и Средиземноморья. Радения и оргии, прерывавшие периоды безбрачия, не могли привести к получению здорового потомства. Наиболее приобщенная к культуре часть уйгуров могла давать лишь неполноценное потомство. Короче говоря, она вырождалась.

Процесс вырождения не быстр; для того чтобы последствия его стали ощутимы, нужно не меньше трех поколений, т. е. лет 80. Именно столько продержалась манихейская Уйгурия.

Но прежде чем дали себя знать эти отрицательные стороны принятия манихейства, сказались и его положительные стороны — приобщение к западной культуре.

Китайская духовная культура столь специфична, что кочевники не хотели и не могли ее принять. На примере Тоньюкука мы видели, что даже тюрки, получившие китайское образование, стремились противопоставить свое мировоззрение китайскому. Так же вели себя тибетцы; и уйгуры не были исключением. Но это обрекало их на отсутствие культурного обмена, и только волна выходцев из Согда и Ирана открыла им доступ к культуре не менее совершенной, чем Китайская.

Ибн Хордадбег описывает Уйгурию как самую обширную из тюркских стран. «Хакан токуз-огузский пребывает в большом городе с 12 железными воротами, жители города исповедуют манихейство; у хакана на возвышенности, в кремле его, стоит золотой шатер, в котором вмещается до 900 человек; он виден издали на расстоянии пяти фарсахов»{1645}. В этом роскошном дворце сидели слабые, бездарные ханы, от которых остались только их пышные титулы. Страной управляли племенные старейшины или манихейские «совершенные», имена которых в истории не сохранились.

До 839 г. в Уйгурии ни каких крупных событий не было, за исключением восстания кыргызов (около 815 г.) и перехода племени татар с Амура к Иньшаню (около 820 г.){1646}. Косвенно это указывает на ослабление мощи державы, и надо предполагать, что внутри страны боролись какие-то группировки, как всегда бывает при слабом правителе; но какие это были группировки, мы не можем даже гадать. В 832 г. хан, по имени Геса, был «убит от своих подчиненных»{1647} и его сменил двоюродный племянник, по имени Ху. При нем и разразилась катастрофа.

Гибель Уйгурского ханства. К середине IX в. сила Уйгурии была уже в прошлом. Разложение аристократии принесло свои плоды. Вельможи соперничали друг с другом, а покоренные племена начали отпадать. Выше было отмечено отпадение шато в 794 г. В 835 г. отошли татабы. Но более страшным для Уйгурии оказалось восстание кыргызов. Кыргызский князь, лелея мечту о независимости, поддерживал дружеские связи с арабами, тибетцами и карлуками{1648}. Около 818 г. кыргызский князь Ажо объявил себя ханом. Мать его была тюргешской княжной, а жена — дочерью тибетского полководца; следовательно, и с теми, и с другими у него были родственные связи. Попытка уйгурского Бао-и-хана подавить восстание не имела успеха. Ажо, не довольствуясь освобождением от чужеземного ига, требовал безоговорочной капитуляции противника. «Твоя судьба кончилась, — обращался он к уйгурскому хану. — Я скоро возьму Золотую твою орду, поставлю перед нею моего коня, водружу мое знамя. Если можешь состязаться со мною, — приходи; если не можешь, то скорее уходи»{1649}. А в то же время на юге восстановили свои силы воинственные шато и также угрожали уйгурам{1650}.

Причина по которой уйгуры попали в столь критическое положение, лежала в них самих. Они с огромной энергией боролись за свою свободу против голубых тюрок, но получив ее, не нашли ей применения. Их свободолюбие, диалектически развиваясь, превратилось в отрицание всякого организующего начала. Они в такой мере хотели ограничить ханскую власть, что когда добились своего, эта власть потеряла всякий смысл. Отсюда полная неспособность уйгуров к консолидации сил даже перед непосредственной опасностью. Вместо отпора врагам на севере и юге, среди уйгурской знати возникли симпатии к кыргызам и шато.

В 832 г. на золотой престол в Каракоруме воссел Кут-тегин (кит. Ху-дэлэ; перс. Хутуглан-хакан{1651}) с титулом Айдынлык улуг Мунмиш Кюлюг Бильге Чжан-синь хан. По наследству от предшественников он получил в ханши китайскую принцессу{1652} и клубок неразрешимых противоречий. Дальнейшие события столь скупо описаны в «Таншу», что можно восстановить лишь общий ход, но не причины их{1653}.