Книга 1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Батальонный начальник Огюст Бретон, адъютант Нея, тоже угодил в неволю под Красным после ранения, но ему повезло быть взятым в плен на глазах у Милорадовича. Русский генерал сам перевязал его рану прежде, чем отправить в ставку Кутузова, где фельдмаршал дружелюбно обошелся с ним. Однако как только Бретон с товарищами оказался за пределами штаб-квартиры, их раздели и ограбили казаки эскорта, которые присвоили полагавшиеся пленным деньги, утесняли их с едой и с удовольствием издевались, не позволяя, например, пить, когда доходили до ручья или не давали разводить огонь по ночам. Пленных гнали в темпе форсированного марша, и если кто-то останавливался подтянуть панталоны или справить нужду, его били, если же такой бедняга не успевал быстро вернуться в колонну, то и убивали. За пределами затронутого войной региона жалостливые помещики и даже крестьяне иногда давали пленным еду и одежду, но и это часто отбирали у них конвоиры. Из колонны в восемьсот человек в июне 1813 г. в живых остались только шестнадцать.

Как правило, чем позднее солдат попадал в плен, тем хуже оказывалась его участь. Когда морозы стали более сильными, казаки находили забавным раздевать пленных догола и в таком виде гнать по снежной пустыне. Процент выживших всегда был невелик, но он и вовсе снизился до минимума по мере того, как в плен попадали все более ослабленные люди, а провизии и одежды в распоряжении самих русских становилось все меньше. И чем дальше к западу они теряли свободу, тем длиннее делался путь в места их содержания в России.

Для многих единственным способом к спасению становились какие-то личные связи, позволявшие быть как-то исключенным из обычного конвоя. Военный комиссар Л.-Г. де Пюибюск попал к казакам Платова недалеко от Орши. На Платова большое впечатление произвел дерзкий маневр маршала, позволивший тому вырваться из западни, а потому генерал хорошо принял де Пюибюска (Платов тайно радовался тому, как Ней оставил в дураках Милорадовича). Того послали в штаб Ермолова, что стало негаданной удачей. «Мы встречались в гостиных Парижа, – вспоминал Пюибюск. – И пусть по воле наших государей мы стали противниками, а я к тому же очутился среди проигравших, он первый напомнил мне об обстоятельствах, в которых мы познакомились, а ведь столь многие в его положении притворились бы, будто все забыли. Если он и позволил мне узреть степень его властных полномочий, то только отдав приказы обеспечить мне в его компании все преимущества самого радушного гостеприимства и удовлетворение потребностей, моих и товарищей».

Генералу Пуже, служившему французским генерал-губернатором Витебска, посчастливилось попасть в плен поблизости от него. И хотя его тоже ограбили и избили казаки, подвергнув обычной в таких случаях процедуре, Пуже отправили обратно в город, где жители, с которыми он во время своего правления обращался справедливо и милостиво, вступились за него и помогли вернуть большую часть его собственности{798}.

Для оставшихся в рядах армии самым большим злом теперь являлся холод, добавлявший бед на всех уровнях. Счастливчики, все еще сохранившие в собственности коня или экипаж, не могли ехать долго – приходилось спускаться на землю и идти, чтобы совсем не закоченеть. Дорожное покрытие, разминавшееся и разбивавшееся в более теплые дни, превращалось при заморозках в причудливую и прочную как сталь лепнину с острыми и сколькими краями, а потому, идя по ней, требовалось приложить немало усилий, чтобы не вывихнуть лодыжку.

Неожиданным последствием морозов являлось отсутствие воды. Лед приходилось растапливать на огне, а потому даже для обеспечения себя питьем у людей уходило немало усилий, к тому же помимо огня надо было иметь какой-нибудь сосуд. Люди и лошади начинали страдать от обезвоживания, отчего слабели и умирали – тем больше, чем меньше рассчитывали столкнуться с подобным при такой температуре.

Холод воздействовал на все: пальцы немели, а кожаные ремни портупеи, конская упряжь и прочие предметы амуниции деревенели на морозе. Даже подметки башмаков приходилось постепенно смягчать, иначе они грозили треснуть. Солдаты, отходившие на обочину дороги и расстегивавшие штаны ради удовлетворения естественных потребностей, что многим из-за диареи приходилось проделывать часто, к ужасу своему оказывались не в состоянии застегнуть их обратно. «Видел нескольких солдат и офицеров, которые не могли застегнуться самостоятельно, – писал майор Клод Ле Руа. – Я лично помог одеться и застегнуться одному из таких бедолаг, стоявшему и плакавшему, точно дитя»{799}.

Другим и вполне понятным следствием холода являлись обморожения. Большинство людей в Grande Armée происходили из регионов, где, благодаря климату, подобные явления были неизвестны, а потому они не предпринимали элементарных мер предосторожности, не распознавали признаков подступающей беды и не действовали соответствующим образом. Они старались как можно лучше согреться в избе или в ином помещении, подставить руки и лица поближе к огню костра, не понимая, что, как только попадут на мороз, разогретые открытые места станут лишь более уязвимыми. Когда кто-то ощущал затвердение плоти, или узнавал от других о своем неестественным образом побелевшем носе, обмороженный инстинктивно торопился в тепло – бежал к костру отогреваться. В результате тут же возникала гангрена. Пораженные участки приобретали синевато-багровый оттенок и трескались, если человек начинал тереть или разминать их. Единственным же выходом было не нагревать такие места, а как следует натереть снегом, чтобы циркуляция крови в сосудах на пораженном участке восстановилась. Но лишь немногие, за исключением поляков, швейцарцев и части немцев, знали, какие ужасные последствия способны повлечь обморожения. «Чтобы развлечь дам, можете сказать им, что, очень вероятно, половина их знакомых вернутся домой без носов и ушей», – писал жене принц Евгений{800}. Хотя поводов для смеха тут мало.

Капитан Шарль Франсуа, не веря глазам своим, смотрел, как перед отходом к сну один из друзей разворачивал смастеренную для утепления импровизированную обувь. «Когда он снял ткань и кожу, покрывавшие его ноги, отвалились три пальца, – писал капитан. – Затем, снимая обмотки с другой ноги, он взял большой палец, покачал и оторвал его, не чувствуя боли»{801}. Потеряв пальцы на ногах, человек более не мог идти без посторонней помощи, утратив пальцы рук, оказывался неспособным управляться с оружием, даже взять еду, и ему оставалось лишь только грызть плоть мертвой лошади зубами и пить кровь.

Но сильные морозы делали невозможным даже и это. Лошадям, сохранившим способность идти, объедая кору деревьев, кусты, находя какие-нибудь пробивавшиеся через снег ростки, жевавшим в отсутствие воды снег, становилось не под силу отрывать замерзшую кору или пробивать ледяной наст, а потому они умирали тысячами. Но околевший конь за считанные минуты прекращался в каменную скалу – даже отрубить от нее мяса оказывалось невозможно. Для получения его требовалась еще живая, теплая лошадь.