Книга Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Однако противник действовал решительно. На севере одно войско, имеющее целью Париж, возглавил Роберт Ноулз, а на юге из Бордо выступил сам Черный Принц, чтобы отвоевать обратно потерянные территории. Именно эта ситуация и заставила дю Геклена вернуться.

***

Пока Бертран со своими силами двигался к столице, до него докатилось эхо весьма драматических событий. С прибытием войска Ноулза под стены Парижа предместья, как и десять лет назад, были разорены. Поднявшись на стены, парижане опять видели горящие деревни: Вильжюиф, Жантильи, Аркейль, Вожирар, Отейль, Мениль-Монтан, Верен… Но, так же как и десять лет назад, Карл V уклонился от битвы, и 25 августа Ноулз был вынужден снять осаду.

Некоторое время спустя ушей дю Геклена и его людей достигла весть о том, что Черный Принц вернул себе Лимож. Несколькими днями раньше город неосторожно открыл ворота французам, и мщение англичанина было ужасным: все жители были вырезаны, все без исключения, даже женщины и дети, умолявшие о пощаде на коленях, сложив руки. Озлобленный, терзаемый болезнью, сын Эдуарда III не сохранил в себе ничего от былой рыцарственности победителя при Пуатье. Взятие Лиможа отнюдь не стало его успехом, ибо вызвало всеобщую ненависть и явилось причиной отпадения большей части его последних аквитанских приверженцев.

Когда дю Геклен добрался, наконец, до Парижа, в день святого Реми, 1 октября 1370 года, враг уже давно ушел отсюда. Но у Карла V хватало и других забот.

Он покинул дворец на острове Сите, с которым у него были связаны слишком дурные воспоминания о восстании Этьена Марселя и убийстве маршалов, и велел построить себе новую резиденцию — дворец Сен-Поль, рядом с Сент-Антуанскими воротами и строящейся Бастилией.

Карл V задумал великое дело: поскольку коннетабль де Фьенн, считая себя слишком старым, подал в отставку, король намеревался передать это звание дю Геклену. Подобная идея была отнюдь не самоочевидной. Традиция требовала, чтобы на пост коннетабля был назначен выходец из самой высокой родовой знати, а вовсе не мелкий дворянин вроде бретонца Бертрана. Коннетабль и в самом деле представлял собой очень значительную фигуру. Он командовал всеми войсками страны, его особа была священна; того, кто угрожал ему, считали повинным в оскорблении величества; на войне король не мог начать битву без его согласия; если же король все-таки хотел переступить через мнение коннетабля, то должен был сначала отрешить его от должности…

Отдавая себе отчет в сложности проблемы, Карл вызвал своих братьев — Людовика Анжуйского, Жана Беррийского и Филиппа Отважного, герцога Бургундского, чтобы заручиться их поддержкой. С их стороны она была предоставлена ему безоговорочно. Конечно, сеньор де ла Мотт-Броон изначально был худороден, но разве не стал он впоследствии предводителем рыцарского ополчения, герцогом Трастамарским, испанским грандом и даже… королем Гранады?

***

2 октября Бертран дю Геклен вступил в Париж во главе своего войска через Сент-Антуанские ворота и немедленно отправился во дворец Сен-Поль. Подступы к дворцу были черны от народа, но, что любопытно, толпа была молчалива, словно в предвкушении какого-то торжества. Геклен спешился и в сопровождении сотни рыцарей вступил во дворец. Там его поджидал сюрприз, так же как и Франсуа, входившего в его свиту: здесь присутствовал весь двор, окружающий короля, который сидел на троне, поглаживая уши белой охотничьей собаки. Карл был по-прежнему все так же хрупок, но Франсуа нашел, что он заметно постарел со времени своего въезда в Париж после коронации. Король Франции выглядел гораздо старше своих тридцати семи лет и был, вероятно, нездоров.

Вокруг теснилась толпа самой блестящей знати, какую только удалось собрать. Все, что имелось во Франции великого и благородного, находилось здесь, у подножия престола, среди изобилия шелка, горностаевого и беличьего меха, широченных рукавов, чрезмерно длинных башмаков и ярких, сверкающих одеяний: рыцари, дамы, духовенство, магистраты.

Франсуа узнал троих братьев короля, герцогов Анжуйского, Беррийского и Бургундского; маршалов д'Одрема и де Сансера, адмирала Франции Жана де Вьенна, герцога Луи де Бурбона, графов де Куси, д'Осера, де Жуаньи. Конечно же, находились там и граф де Танкарвиль, а также ректор университета, парижский епископ, какой-то кардинал, наверняка папский легат, и прочая, и прочая…

Но еще удивительнее было присутствие народа. Двери тронного зала открылись, и народ — немой, оробевший — толпился у входа. Франсуа вспомнились Генеральные штаты, чье заседание тоже проходило публично по повелению нынешнего короля — в те времена еще дофина, который созвал их для отмены договора, подписанного его отцом. Очевидно, и сегодня готовилось нечто подобное. Но что же все-таки настолько важное должно было произойти, чтобы потребовался народ в качестве свидетеля?

Завидев новоприбывшего, королевский шамбеллан, Бюро де ла Ривьер, объявил громким голосом:

— Монсеньор дю Геклен!

Король тотчас же встал и пошел навстречу. Дю Геклен хотел преклонить колено, но король его удержал.

— Мессир Бертран, вы весьма задержались в Испании, однако разве не во Франции ваше место?

Дю Геклен пробормотал какие-то извинения, но король их не слушал. Он повернулся, подошел к низкому столу и взял с него некий предмет. Вздрогнув, Франсуа узнал меч с золотой рукоятью в ножнах синего бархата, усеянного лилиями, — меч коннетабля.

Карл V приблизился к дю Геклену.

— Бертран, я хочу, чтобы вы стали коннетаблем.

Тот попятился.

— Государь, есть и другие, более достойные. Я вижу здесь ваших братьев и племянника. А я — всего лишь бедный бретонский рыцарь. Как я осмелюсь отдавать им приказы?

— Мессир Бертран, у меня нет ни брата, ни племянника, которые ослушались бы вас, если я так решил. Примите же этот меч, ибо я не отдам его никому другому.

Король Карл протягивал ему меч с лилиями, а дю Геклен, не осмеливаясь его взять, трепетал — наверняка в первый раз за всю свою жизнь. Франсуа снова вспомнил первую встречу этих людей, таких несхожих меж собою и так друг друга дополняющих, когда при осаде Мелёна бретонец предстал перед королем, только что вытащенный из навозной кучи… Предчувствовал ли он тогда, что все так обернется? Кто знает…

И тут произошло нечто необычайное. Из рядов знати донесся чей-то голос:

— Меч, Бертран! Меч!

И тотчас же, словно эхо, отозвался голос из толпы народа:

— Меч, Бертран! Меч!

А потом и весь зал подхватил эти слова хором:

— Меч, Бертран! Меч!

Франсуа кричал вместе с остальными, пронизанный глубокой радостью. На его глазах творилось нечто великое: знать и народ заговорили одним голосом; казалось, дю Геклен самой своей личностью восстанавливал единство страны. В этот день были забыты и бегство рыцарства при Пуатье, и ужасы Жакерии. Франция вновь стала единой!

Дю Геклен внезапно решился. Резким, почти грубым движением он выхватил меч из рук короля и поднял его над головой. Разразились нескончаемые рукоплескания. И тогда Карл приблизился к нему и, согласно обычаю, поцеловал в губы. Бертран дю Геклен стал коннетаблем!