Книга Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

– Я эту мелодию в Италии услышал, студентом. Моя любимая… – кузен пел, Стивен смотрел на белоснежную, с легким румянцем, щеку девушки. Темно-русый локон падал на шею, спускался на плечо, в простой блузке. Густи знала итальянский язык. Стивен откашлялся: «О чем она, фрейлейн фон Ассебург?»

Девушка, лукаво, отозвалась:

– Я с десяток, раз просила, полковник. Просто Густи. Мы с вами товарищи, – она, на мгновение, коснулась его руки. Стивен покраснел.

– Ла Мантована, – отозвалась Густи:

– Музыка старая, времен Ренессанса. Сметана мелодию использовал… – Мишель кивнул:

– В Праге нам Сметана очень помог, когда мы чуть в драке не очутились. Генрих сел к роялю, в ресторане, и чехи успокоились. Кузен Авраам говорил, что будущий гимн еврейского государства тоже на эту музыку написан… – Стивен, глядя на Густи, понял:

– Конечно. Я видел картину, кадетом. Холст в Лондон привозили, из Уфицци, на выставку, в Национальной Галерее. Это она, Флора. Только у Флоры волосы светлые… – девушка улыбалась:

– Песня о зиме, полковник. Холода закончатся, непременно, настанет весна. Здесь, в Германии, тоже это случится.

– Пел, – усмехнулся Мишель:

– Tu sei dell’anno la giovinezza tu del mondo sei la vaghezza. В тебе вся молодость и красота мира… Он развернул кузена за плечи:

– Иди. Это все рядом с тобой. Просто не бойся… – Стивен, тоскливо, сказал: «Она никуда не уедет, Мишель, она…»

– Она тебя ждет, – уверил его Мишель. Дверь, неслышно, закрылась. До Мишеля донесся отзвук голоса Густи:

– Полковник! Надо спать, вы завтра… – он заставил себя отвернуться, глядя на спящий город.

– А тебя? Что тебя ждет? – спросил себя Мишель. Он смотрел на купол Фрауэнкирхе:

– Доберись до Парижа, выполняй свой долг. Сражайся с нацизмом, с мерзавцами, как фон Рабе… – Густи рассказала ему о «Даме с Горностаем». Мишель поморщился:

– Леонардо они не получат. Они вообще ничего не получат… – среди работников немецких музеев ходили слухи, что в шахтах Саксонской Швейцарии и Австрии готовятся убежища для хранения украденных картин. Шедевры свозили в Германию для будущего музея фюрера, в Линце.

– По дороге нагревая руки, и собирая собственные коллекции… – Мишель вспомнил о замке де ла Марков:

– Надеюсь, у них все в порядке. Виллем в Риме, в безопасности, а кузина Элиза и Давид? Хотя Давида не тронут, он великий ученый. И Эстер в Голландии, и дети. Надо, и о них позаботиться… – Густи дала Мишелю маленькую карту, отметив примерное расположение шахт. Он подумал об украденной, до войны, створке гентского алтаря:

– Густи говорила, что она где-то во Франции, в Бельгии. Максимилиан в Бельгию поехал, мелкий воришка… – Мишель, презрительно, скривился:

– Даже если они перевезут в Германию Гентский алтарь, это ненадолго, – он решил ничего не говорить Густи о рисунке. Экспертизы не проводилось, доказательства авторства ван Эйка отсутствовали.

– Сначала Париж, – сказал себе Мишель:

– Потом на запад, в Ренн. В Бретани отличные ребята, я туда до войны часто ездил. Найду знакомых, соберу отряд. Леса в тех местах непролазные. Коллекции наши с Теодором хорошо спрятаны, в долине Мерлина. Но что, все-таки, с Теодором случилось… – он, на цыпочках, прокрался в спальню. Густи сказала, что переночует в кабинете. Мишель увидел под дверью полоску света. Мужчина, невольно, прислушался. Поняв, что девушка поет, Мишель устроился на диване, закинув руки за голову: «Все будет хорошо».

Сквозь стеклянную крышу дрезденского вокзала светило яркое, солнце. В репродукторе гремел бравурный марш. Он оборвался, голос диктора, важно сказал:

– В Берлине восемь утра. Прослушайте последние известия. Вчера наши доблестные летчики бомбили британские суда, в Северном море. На острове Крит, у мыса Спада, британская эскадра вероломно напала на крейсеры военно-морских сил Италии. В ходе неравного боя наши союзники, потеряли один крейсер… – высокий, широкоплечий парень, с каштановыми волосами, подпирал стенку, рядом с ларьком, где торговали выпечкой.

По площади, среди торопившихся к трамваям и автобусам жителей пригородов, прогуливался наряд полиции. У парня проверили документы. Он жевал булочку, держа коричневый, бумажный пакет. Парень предъявил удостоверение цивильайрбайтера. На ломаном, с акцентом, немецком языке, он подобострастно объяснил, что получил отпуск на мебельной фабрике. Парень ехал на два дня в Нюрнберг. Поляк показал билет, в вагон третьего класса, на поезд, уходящий через сорок минут. Он посмотрел на полицейских, лазоревыми глазами:

– Я хочу побывать в колыбели рейха, увидеть стадион, где проходят партийные съезды… – полицейские отошли. Старший по наряду, важно заметил:

– Правильно, что их привозят в Германию. Нам нужна трудовая сила. Они проникаются мощью национал-социалистской мысли… – поморщившись, он вытер руку платком:

– Я его бумаги трогал. Все славяне, грязные свиньи. Если бы не Германия, они бы остались в навозе… – поляк, невозмутимо, покуривая дешевую папироску, кинул косой взгляд в сторону полицейских:

– Хорошо, что когда Мишель уезжал, их здесь не было. Два поляка на одном вокзале. Конечно, ничего подозрительного, но все равно, так лучше. Я от Густи заразился, – Стивен поймал себя на улыбке.

Они с Густи посадили кузена на первый состав до Франкфурта. Оттуда Мишель ехал на бывшую французскую границу, в Саарбрюкен:

– Я воевал в тех местах… – Мишель устроился в пустом вагоне, на деревянной лавке, – найду, как через границу перебраться. Впрочем, никакой границы нет. Дальше Франция… – голубые глаза блеснули теплом, – дальше я дома… – Густи, строго сказала:

– Во Франкфурте с вокзала не уходи. Большие города кишат патрулями. В Саарбрюкен поезжай местными поездами, так безопасней. Здесь бутерброды, с ветчиной, сыром, бутылка пива… – Стивен и Мишель, на прощание, обнялись. По дороге к вокзалу, Мишель, быстро рассказал Стивену, что после Парижа намеревается отправиться в бретонские леса, собирать отряд сопротивления.

– Я ночью все продумал, – заметил кузен, – вы долго спать не ложились… – Мишель увидел, как покраснел полковник.

Они стояли у входа на вокзал, Густи отправилась покупать билеты. Мишель опустил глаза к скромному саквояжу девушки. Стивен забрал багаж в передней квартиры. Мишель пил кофе, на кухне. Густи оглядывала старую, сделанную до прошлой войны мебель:

– Я здесь родилась, – тихо сказала девушка, – выросла. Знаешь… – она взяла Стивена за руку, – Генрих меня который год уговаривает покинуть Германию… – на длинных ресницах повисла маленькая слеза.

В саквояже лежала кое-какая одежда, и заметки Густи по ван Эйку. Стивен отказался от плана миновать границу пешком:

– Это опасно, – ночью, он сидел с Густи на диване, в кабинете, – если бы я был один… – от нее до сих пор пахло растворителем. У нее были мягкие, розовые губы, теплые волосы, она часто, жарко дышала: