Книга Невероятная история Вилима Мошкина - Алла Дымовская

Тогда Лена решила предпринять, потихоньку от генералиссимуса, паломничество в «святые места». То есть, посетить Лубянского оракула. Так, в одно из последних воскресений августа, она отправилась с визитом к Сашеньке.

Сашенька, вопреки опасениям, встретила ее с радостной оживленностью, под которой таилось и любопытство. Видимо, Сашенька в последнее время несколько скучала без интересной работы. Лена, не желая вдаваться в подробности, коротко изложила ей суть Иванушкиных предостережений в лицах, но правильно задать Сашеньке необходимые вопросы отчего-то не получилось. Потому что Лена и сама не понимала, что именно ей хотелось бы знать и еще неизвестно почему. Общие определения дали и общие, размытые ответы. В буквальном же выражении, никакие. В обмен на вопрос, опасны ли пророчества Каркуши и есть ли в них смысл, она получила от Сашеньки однозначное «да», но дальше этого дело не пошло. Поболтав для разрядки ни о чем, Лена, однако, захотела разрешить и собственные тревоги, раз уж приехала с другого конца Москвы. И, набравшись необходимой храбрости, спросила:

– Как, по-вашему, Сашенька, мой генералиссимус хоть немного меня любит? Забавно, правда, но мне все равно, даже если и нет.

– Немного любит, – будто эхом отозвалась Сашенька.

– И на том спасибо, – вздохнула Лена. Затем, то ли желая поделиться с теплым и милым человечком, сидевшим подле нее за чашечкой чая, то ли от нахлынувших переживаний утратив над собой контроль, Лена высказала самое сокровенное:

– А знаете, по-иному быть не может. Потому что по сравнению с моим, любое такое же чувство с его стороны получится немногим. Никогда бы не подумала, будто смогу полюбить до такой степени, что случись необходимость, и жизнь отдать не жалко. Лишь бы он не мучился.

Вдруг, невольно, Лена Матвеева, еще сама не понимая, что она делает, забыв с кем, и о чем говорит, спросила:

– Думаете, я вру? Думаете, я, когда придет срок, не умру за него?

Вопрос был чисто риторическим, но Сашенькин дар, к сожалению, этого не учитывал.

– Да. Умрешь, – ответила Сашенька, которая пока не вышла из своего режима провидения и потому произносила слова автоматически, не сразу задумываясь над их смыслом.

Спустя миг ледяная лавина ужаса погребла их обеих. Лена услышала, а Сашенька, наконец, осознала, какие ответы она только что произнесла. В комнате повисло молчание. Пока душный страх не вернул майору Матвеевой необходимое ей мужество.

– Сашенька, я скоро умру? – просто и прямо спросила Лена.

– Скоро, – в тон ей ответила Александра Григорьевна.

Они помолчали еще некоторое время. Невыпитый чай безнадежно стыл в чашке, Лена грела озябшие вдруг руки об ее гладкие, фарфоровые бока. Потом она заговорила:

– Я, наверное, трусиха и лгунья. Но вот так знать наперед… От моей гибели хоть будет толк?

– Толк будет, – ответила ей помрачневшая и растерянная Сашенька.

– Все равно, мне страшно. И хочется все отменить. Но этого, наверное, сделать нельзя?

– Теперь уже нет, – тихо сказала Сашенька.

Лена не выдержала, заплакала, точно испуганный ребенок, прижав ладони к лицу. Сквозь слезы и приглушенные всхлипывания вырвались горькие фразы:

– Если уж дальше все будет без меня… Хоть бы знать, что будет… А я ничем не могу помочь… я не знаю… – плач перешел в рыдание и разнесся по квартире, отражаясь от гулких, светлых стен.

Вот тут-то и произошло кое-что удивительное и невообразимое. Чудеса в решете начались, однако, с громоподобного грохота. Как если бы кто-то с силой и в бешенстве хлопнул дверью, а после пнул ее от души ногой. Еще через мгновение в Сашенькину комнату ворвалось гневное облако, темное и очень крупногабаритное:

– Майор, встать! И сопли утереть! Живо! Тьфу, бабье! – рявкнула клубящаяся тьма. Лена немедленно вскочила со стула и вытянулась в струнку, будто перед старшим по званию.

Страшный, извергающий ругательства силуэт скоро, однако, приобрел для опешившей Лены человеческие очертания. И она признала в грозной, фундаментально массивной фигуре, одетой в черный с желтыми лампасами спортивный костюм, Сашенькиного сына Илью. Которого видела доселе единственный раз в жизни, но не запомнить не могла. Именно видела, потому что знакомством их встречу назвать было никак нельзя.

Еще в самый первый ее визит к Сашеньке, когда Лена, в то время капитан, сопровождала по служебной надобности некое секретное лицо, она и удостоилась внимания загадочного Ильи. Правда, от силы, секунд на пять. Случившиеся в те несколько минут, пока Лена и ее спутник под гостеприимное воркование Александры Григорьевны раздевались в прихожей. Когда вдруг широко распахнулась противоположная дверь, выходящая в коридор, и в темном проеме на свету возникло лицо. Хмурое, бледное, с очень темными глазами, словно заключенное в строгую рамку прямых, черных волос. А через пару мгновений дверь безмолвно захлопнулась. Лена же осталась стоять в прихожей с нехорошим ощущением, какое у нее бывало в далеком детстве при воровстве помидоров с соседской грядки. Но лицо она запомнила.

Сейчас владелец лица предстал перед ней собственной нелюдимой персоной, при этом чертыхался взахлеб, понося майора Матвееву на чем свет стоит. За беспокойство, ему причиненное. И возвышался над Леной на целую голову, что одно только нагоняло лишнего страху.

– Чего галдите? Коротко и ясно, – грубым голосом, наругавшись, осведомился Илья.

Лена не посмела ослушаться или плакать далее. Затем быстренько изложила суть их с Сашенькой беседы. Коротко и ясно.

– Поганой метлой гнать со службы. За несоответствие, – постановил Илья, с выражением неподдельного отвращения на гладком лице, и одновременно пиная в такт ножку стола. Посуда тихонько звякала при каждом его ударе, чем раздражала, по-видимому, еще больше. Однако, Илья продолжил свое гневное напутствие. – Надо быть законченным идиотом, чтобы не понять – у вас в команде «крот»! После этого вы не офицер, а черпальщик ассенизационного обоза!

Лена, если бы осмелилась шевельнуться, стукнула бы себя тяжелой, серебряной сахарницей по голове. Она-то как не сообразила! Единственно возможное объяснение, и картина складывается разумно. Но тут же перестала себя упрекать. И не сообразила бы. Это сейчас, когда Илья одной только фразой вправил ей мозги, все стало на свои места. Но очевидным вывод не был и на поверхности не лежал. Она, конечно, слышала кое-что о его способностях: неправдоподобные легенды, витающие в кулуарах Лубянки и передаваемые возбужденным шепотом. Говорили о нем, как о мрачном интеллектуале-дикаре, живущем в пещере и не переносящем на дух человеческого общества, а женщин особенно. Первобытном человеке с нечеловеческими видениями и интригующими талантами, который настолько презирал род людской, что даже иногда помогал последнему своим неестественно развитым умом. Вот и сейчас.

– И не рыдать! Не сметь! Для офицера погибнуть на посту – честь! Развела бабские истерики! – выкрикивал ей в лицо Илья, и Лена не могла не признать справедливости его негодования. – Дала присягу, держись! Или снимай погоны и иди кашу варить!