Книга Летняя книга - Туве Марика Янссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помимо ранних новелл, в сборник включены некоторые из поздних произведений для взрослой аудитории, никогда не публиковавшихся; исключение составляют только последний рассказ и два текста, в свое время вышедшие в переводе на японский. Произведения представлены в хронологическом порядке и охватывают период с 1934 по 1997 год.
Предназначавшиеся для периодики новеллы и эссе Туве Янссон делают картину ее творчества более полной. Читатель замечает сквозные темы и детали, встречающиеся в муми-книгах, иллюстрациях к ним и в других произведениях. Однако в этих небольших текстах присутствует и неизвестная Янссон – художник, который любит изображать страх, и писатель, по чьей воле Хемуль и Хомса перемещаются в мир людей и ведут себя как взрослые.
Сирке Хаппонен[179]
Бульвар
Конечно же, бульвар появился на свет в Париже. И ни один его потомок никогда не станет вровень со своим прародителем, непрерывно растущим и блистательным, с его фасадами в тиарах из рекламных огней и асфальтом, залитым отсветом фар плотных автомобильных потоков.
Слегка смущенные собственной незначительностью, прочь от бульвара в полумрак ускользают узкие боковые улицы.
Они пустынны – всех затягивает большой водоворот, который в час святого аперитива становится еще более мощным, а к полуночи его сила достигает предела.
Месье Шате живет один, рядом с Магдалиной – церковью[180], названной в честь великой грешницы, которая опомнилась, раскаялась и примкнула к святым.
Месье Шате, чья молодость протекала весело и беззаботно, испытывает к этой церкви некоторую симпатию. Но хочет жить здесь еще и потому, что попросту привык и не любит неожиданных перемен. Как есть, так и славно. А больше всего ему нравится, что тут начинается бульвар Мадлен[181]. Покинуть его нельзя ни при каких обстоятельствах – это исключено, как и сама мысль о том, что можно оставить Париж.
Месье Шате убежден, что обрел равновесие и покой, тем самым достигнув конечной цели существования, – и это позволяет ему свысока посматривать на злопыхателей, которые обвиняют месье Шате в бездействии и называют его жизнь бесцельной.
Но что бы там ни говорили – он одинок и может поступать, как ему вздумается.
Когда малолетние разносчики газет кричат под окнами: «Pa-ar-ris-Soir-r!»[182] – месье Шате физически теряет покой и выходит из дома. На улице весна, которая всегда несет с собой смутные надежды, предчувствия чего-то особенного, чего ждали всю зиму, и вот наконец…
Но месье Шате помнит, что нужно быть выше всех этих обольщений молодости, и поэтому говорит: «Мы тешим себя самообманом и тоскуем по тщетным внешним явлениям, которые именуем событиями. В действительности же все происходит только внутри нас самих. А с такой наблюдательностью, как, скажем, у меня, найти подходящее событие – пара пустяков. Достаточно просто выйти вечером на бульвар…»
На Итальянском бульваре находится любимое бистро месье Шате. Здесь служит правильный бармен, с которым можно обсудить новости и поразмышлять над странностями жизни. На жизнь, разумеется, смотрят по-парижски: все, что за чертой, неинтересно. Оба обитают у «главной артерии», которая берет начало у Магдалины и заканчивается на площади Республики.
«На этом участке можно наблюдать жизнь во всех ее проявлениях – и этого вполне достаточно, – глубокомысленно заявляет месье Шате. – Здесь лица меняются так же быстро, как названия. А бульвар Сен-Дени – это уже не то, и люди, и дома другие. Все портят чертовы туристы – устроили, будь они неладны, место для гуляния…»
«Туристы – это хорошо», – говорит носитель более приземленных взглядов месье Гилберт, в прошлом предприниматель. Но месье Шате рьяно ругает приезжих: «Этих глупых существ здесь быть не должно! Они хотят увидеть Париж, что, увы, естественно, – но при этом не понимают, что здесь неуместны нескромные манеры! Они ведут себя так, словно купили не номер в отеле, дурацкие сувениры, билеты в „Мулен Руж“ и непременный „Фоли-Бержер“ – а заполучили весь город за свои деньги! И на каждом шагу улыбаются: ничего подобного они раньше не видели – ну разумеется, в Париже есть чему радоваться!..»
Месье Шате сердится, берет шляпу и уходит. По выражению его лица можно заподозрить, что в следующий раз он почтит своим присутствием другое бистро.
Но на самом деле он в прекрасном, даже восторженном расположении духа: диспут в сочетании с двумя перно пробудил дремавшие силы – и весенний ветерок нежно поглаживает его горячие виски.
Зажигаются огни, вспыхивают рекламные вывески. Он обращает к ним взгляд, полный почти языческого благоговения. Месье Шате обожает этот суррогат солнечного света, он кажется ему ярче и сложнее. А мрачные русла боковых улиц месье Шате не любит и медленно плывет в растущем центральном потоке.
Он останавливается у манящих огней кинотеатра, загорает в их блеске, закуривает сигарету и думает: «Я не согласен с теми, кто полагает, будто Париж уже не тот, что прежде. Да, туристы изо всех сил стараются испортить мой город, но у них ничего не выходит. Это никому не удастся. Париж всегда останется собой. А как иначе? И женщина всегда останется женщиной. Впрочем, должен признать, что эти босоножки и ногти с золотым лаком мне не по нраву. Но сама она прекрасна, по-прежнему прекрасна…»
Его обгоняют несколько молодых мужчин, одетых с нарочитой небрежностью, и он задумчиво смотрит им вслед.
«Артистическое семя, все те резковатые жесты. Хотя эти шапочки набекрень вроде бы раньше не носили. Раньше непременно нужна была шляпа с полями. А изящная бородка мне всегда нравилась. Видимо, она снова в моде… – Месье Шате иронично улыбается. – Каждый из них думает, что теперь похож на Иисуса».
Потом пожимает плечами и удовлетворенно вздыхает. Какое счастье – вот так без помех идти, присматриваясь к каждому встречному. Величайшее наслаждение. Как же
