Книга Элеанор Ригби - Дуглас Коупленд

— Тебя изнасиловали?

— Нет.

— Связь по родственной линии?

— Нет.

— Неужели ты просто не в курсе?

— Все сложнее, чем ты думаешь, Джереми. Хотя, насколько я вижу, мы оба умираем с голода — так что давай сначала поедим, ладно?

Он стал извлекать из холодильника съестное — много чего у меня залежалось, я уже и сама позабыла: шнитт-лук, кусочек подсохшего сыра, бутылочка с маринадом.

— Так ты, судя по всему, и готовить умеешь, — констатировала я.

— Учился после школы. Моя «палочка-выручалочка»; что бы в мире ни произошло, повара всегда нужны. Даже если начнется апокалипсис, все равно кто-то должен будет солдатам картошку мять.

Парень подмигнул — совсем недавно его ужасали такие вещи, а теперь он обратил больной вопрос в шутку. После наших дорожных «поползновений» у меня уже не было сил дискутировать на тему религии.

Джереми вылил в миску яйца и ловко взбил их, попутно добавляя щепотки пряностей. Перед глазами мелькала кухонная утварь: впервые в жизни мне стало понятно, почему люди смотрят кулинарные шоу.

— Знаешь, когда я жил с шестой семьей…

— Погоди-ка, с шестой?

— Да, меня определили в шестую семью.

— Понятно, ну и?

— Однажды мы поехали в горную деревеньку на сельхозярмарку, на север, в Лак-Ла-Хаче. Так вот, подошел официант с гамбургерами, и я вижу: глаза у него разного цвета. Ну я, не долго думая, и ляпнул: «Ух ты, один голубой, другой карий». Так все семейство будто к стульям прилипло — сидели не шелохнувшись, пока парень не скрылся из виду. Мне невдомек, что же я такого сказал, ну и решил спросить. В итоге мой шестой папаша говорит: «А ты разве не знаешь, что это значит?» «Нет», — отвечаю. «Разный цвет глаз у людей, родители которых состояли в кровном родстве». Полный бред, согласись.

— Значит, вот какой была твоя шестая семья? — Меня словно зациклило на этом числе.

Он свернул омлет пополам и, уставившись в потолок, стал вслух пересчитывать семьи, в которых побывал за годы отрочества. На всякий случай, чтобы не ошибиться.

— Шестая, верно.

— А всего сколько было?

— Если не считать возвратов, то одиннадцать; а так — четырнадцать.

— Мне-то всегда казалось, что ты живешь где-нибудь рядом, в соседнем квартале, на свежем воздухе.

— Да, было бы здорово. Однажды меня усыновило семейство в северной части страны: лосось, ружья, пьяные за рулем и Бог. Когда я еще на горшок ходил, доброжелатели поведали, что я — приемыш; близняшки, на пару лет постарше, тоже периодически просвещали меня на темы родства. Тяжело пришлось: синяки, переломы, ожоги. Во втором классе я от них сбежал. Так и стал «проблемным» ребенком. Стоит один раз попасть в «черный список» — и пошло-поехало. Будешь все ниже и ниже опускаться по цепочке, пока не окажешься в какой-нибудь каморке в доме внешне благонадежных серийных растлителей, которые бы с радостью тебя прикончили, если бы не регулярные выплаты на твое содержание.

Что тут добавишь?

— Омлет пахнет бесподобно. Я, пожалуй, «Бейлиса» хлопну. Будешь?

— А другого ничего нет?

— Да вроде нет. Хотя подожди-ка: греческий ликер, анисовый.

— И все? Не густо.

— В доме выпивку не держу. Так и до пьянства недолго докатиться — как начнешь в одиночку закладывать…

— Предлагаю «Бейлис» с кофе. Кофе у тебя есть?

Да, кофе был. Люблю его. Немного сварила, добавила в чашки горячительного, и мы сели за стол.

Вам может показаться странным, но мною завладело такое чувство, словно я на свидании — вернее, именно так я и воображала себе свидания. От сего откровения меня словно пригвоздило к стулу. Наконец-то объявляется давно потерянный сын, а я болтаю с ним о породах собак, глобальном потеплении и взлете популярности Мэрайи Кери. И главное, меня ужаснуло то, что определенных тем мы упорно не касались: как он стал приемышем, нашей семейной истории, моих попыток разыскать его… Наверное, в этом и состоит основная ценность родных. Мы жаждем их общения, испытываем в них нужду не только потому, что много пережили вместе и о многом можно поговорить, а потому, что они четко знают — каких тем избегать. В этом смысле Джереми уже успел стать своим.

Трапеза подходила к концу, когда зазвонил телефон. Джереми был ближе и снял трубку.

— Квартира Лиз Данн.

Пауза.

— Нет, она не может подойти.

Пауза.

— Потому что мы обедаем. Что ей передать?

Пауза.

— Нет. Я уже объяснил, что мы обедаем. Она вам обязательно перезвонит, когда мы закончим.

Пауза.

— Да, передам. До свидания. — Он положил трубку. — Твоя сестра звонила.

— Ты не должен подходить к телефону!

— Почему? Тебе стыдно?

— Джереми, да она наверняка уже в службу спасения названивает.

— Зачем?

— Ты прекрасно знаешь зачем. По этому номеру никто никогда, кроме меня, не отвечал.

— У тебя не бывает гостей?

— А ты как думал? Нет, конечно.

— И тебе очень важно, что подумают родные?

— Да, важно. У меня других родственников нет.

— Теперь есть я.

— Просто я хотела, чтобы вы познакомились несколько…

— Как именно?

— Иначе.

Я представила себе, как поднимается занавес, грохочут фанфары, по сигналу выпускают стаю белых голубей, и рампа мигает тысячами пульсирующих лампочек…

Джереми стал собирать посуду. Я сидела за столом, погрузившись в задумчивость, в голове зудел какой-то однообразный шум. Я ждала, когда объявится Лесли, и она не замедлила прибыть ровно через восемь минут. Сестрица вызвала меня по домофону, и я ей открыла.

— Привет, Лесли.

— Лиззи, что за мужчина подходил к телефону? Ты же никого к себе не водишь.

— Ну спасибо, сестрица.

Сжимая в кулачке сотовый телефон, она энергично прошептала:

— Позвонить в полицию?

Я сказала:

— Неужели так дико застать мужчину у меня в квартире?

— А то! — Она зашла на кухню, ожидая увидеть там моего избранника. Я прошла следом, но за столом никого не оказалось. Из ванной доносился шум воды.

Лесли прошептала:

— Как его зовут?

— Джереми.

— Джереми? В наше время мальчиков так не называли.

— Он не наш сверстник.

В этот самый миг из ванной показался виновник светопреставления, с голым торсом, и обратился ко мне: