Книга Вечный колокол - Ольга Денисова

- Новгородцы видели татар только на торге, - отрезал князь, - им не за что их ненавидеть! Это не Москва и не Киев. Если, конечно, твои люди, Сова Беляевич, не уськают их на каждом углу, как собак на медведя.

- Новгородцы имеют свою голову на плечах, - с достоинством сказал посадник, - они не собаки, чтоб их кто-то уськал.

- Я не хотел обидеть новгородцев, - кротко ответил князь, опустив голову.

- Может быть, мы вернемся к грамоте? - робко вставил Перемысл. - Люди волнуются…

Сова Осмолов с ненавистью глянул на Млада и полушутливо проворчал:

- Выискался… Сомневается он! Никто не сомневается, а он - сомневается! Я еще выясню, кто ты таков…

Млад вскинул глаза - несмотря на снисходительный тон, в голосе боярина он услышал и презрение, и угрозу.

- Я - Ветров Млад, сын Мстислава-Вспомощника, мне нечего стыдиться и нечего скрывать.

Боярин скривил лицо, но смешался под горящим взором Белояра: сильные мира сего не смели грозить волхву.

- Млад, ты хорошо подумал? - спросил Перемысл, оглядываясь на бояр и посадника.

Млад кивнул.

- Объяви об этом людям. Только… попроще, ладно? Это не студенты.

Млад кивнул и попытался представить, будто это что-то вроде лекции и волноваться необязательно. Он повернулся лицом к подавшейся вперед толпе и набрал воздуха в грудь.

- Я не поставил своей подписи под этой грамотой. Я не уверен в правде гадания, - выкрикнул он в толпу.

Ропот пронесся над площадью и перешел за ворота, где собрались новгородцы. Он выражал разочарование.

Глава 4. Видение

Князь Новгородский, символ объединенной под властью Новгорода Руси, любимец народа, надежда государства и оплот законности, в то утро проснулся до света и долго стоял босиком, глядя сквозь решетчатое окно на зимний сумрак: как сонные бабы носят воду, как конюхи выводят на двор княжьих лошадей, как лениво выбивают половики две девки, переругиваясь между собой и зябко поводя плечами, как поварята тащат через ворота во двор свиную тушу… Волоту было грустно. И думал он о том, что его никто не любит. На свете был только один человек, который мог его любить, - отец. Все остальные либо ненавидят его, либо используют. И от каждого - от каждого! - можно ждать подвоха.

В годовщину смерти отца Волоту приснился сон. Это был и не сон, наверное, потому что он точно знал, что проснулся, думал об отце и о разговоре с доктором Велезаром накануне. Пожалуй, доктора Волот относил к тем немногочисленным людям, которые не искали в дружбе с ним корысти. Велезара, волхва Белояра и собственного дядьку - лишь этих троих можно было без боязни считать заслуживающими доверия. Отец учил Волота искать чужую выгоду в каждом поступке, слове или совете. И примеривать к своей. Оставшись в одиночестве, Волот старательно пытался понять, что движет каждым из тех, кто его окружал. И не понимал! За год он успел запутаться, заблудиться и с трудом вспоминал, а чего, собственно, хочет сам. Споры в боярской думе приводили его мысли в смятение: он и соглашался с каждым, и не верил каждому, и искал в каждом слове подвох, и не мог не признавать правоты.

Речи юного князя вызывали у бояр легкие снисходительные улыбки. Его решения, по сути, были всего лишь мнением большинства - сам Волот зачастую не понимал, о чем они говорили, особенно если дело касалось серебра. Он не представлял себе последствий своих решений, хотя каждый раз старался разобраться до конца. Ему казалось, все обманывают его.

Кроме дядьки - старого вояки, сменившего кормилицу, когда Волоту было пять лет, - его пестовал друг отца, тысяцкий Ивор Черепанов. Волот впитывал воинскую науку, проклиная себя за то, что при жизни отца тратил время на детские игры, и поначалу очень верил Ивору. До тех пор, пока не узнал: получив от Бориса должность тысяцкого пожизненно, Ивор после его смерти успел удвоить свои земельные владения.

Осмоловы и Свибловы, древние и сильные боярские семейства, бились между собой за влияние на юного князя, за вес в думе, за посадничество, за спорные земли, за мнение веча, за купеческое серебро, но проявляли удивительное единодушие, когда речь заходила о боярских исключительных правах и власти на собственных землях. Их выгоды лежали на поверхности, Волот сам догадался, что ими движет. Осмоловы потеряли немалые доходы, когда отец посадил в Казани молодого Амин-Магомеда: теперь восточные товары на торг везли казанские купцы, а не новгородские. Убрать татар с торга, разорвать договор с Казанью и открыть путь на восток - вот чего они добивались. Свибловы же, напротив, имели земли вблизи Изборска и собирали с западных купцов немало серебра, а кроме этого, боялись стычек с Ливонским орденом, разорявшим их земли. Но как красиво звучали их голоса на вече! Осмоловы твердили о расширении земель, о том, что княжеская власть должна зажать подданных в жесткий кулак, подавить их волю: только тогда можно не ждать нападения с востока и достойно противостоять Западу. Свибловы говорили: только дружба с Европой обеспечит безопасность западных границ, только поддержка Европы сделает Русь непобедимой в борьбе с Востоком.

Московские князья ни во что не ставили юного Волота, но пока побаивались выступать в открытую - слишком сильна была любовь новгородцев к князю Борису, чтобы на такое отважиться: Москва осталась бы один на один с крымчанами. Киев же, возвращенный Руси в итоге последней войны с литовцами, еще не оправился толком, но оттуда время от времени звучали голоса о мудром правлении князя Литовского и никчемной власти Новгорода, лишь ущемляющего их свободу и сдирающего подати. Псковичи мечтали об отделении и ждали подходящего случая.

Иностранные посольства старались иметь дело с боярами и посадником, нежели с юным князем, и о чем они договаривались между собой, Волот мог только гадать. Казань была поразительно радушна, словно собиралась нанести удар исподтишка. Ногайская орда молчала, Крымское ханство изредка разоряло приграничные земли, но ответить на их вылазки большой войной советовал только Сова Осмолов, а на поприще переговоров Волот чувствовал себя неуверенно.

Его любили новгородцы - может, поэтому он так уверенно чувствовал себя с ними. А еще новгородцы недолюбливали бояр и не упускали случая напомнить им о своей силе: за год правления Волота на Великом мосту трижды случались стычки между кремлевской и торговой стороной. И поводы-то были ничтожно малы: в первый раз дрались за посадника, и торговая сторона победила, Сова Осмолов так и не занял этого места; во второй и третий раз - при попытке бояр поднять подати с житьих людей[9] и купцов. При Борисе такие вопросы решались на одном вече.

Доктор Велезар, с которым Волот сошелся во время болезни отца, никогда не говорил ему о том, как надо действовать. Долгие беседы с доктором, скорей, помогали Волоту разобраться в себе, расставить по местам собственные мысли и цели. А главное - доктор не искал выгод: не стремился к власти и оставался равнодушным к серебру. С Белояром же дело обстояло иначе: волхв был совестью князя, проводником на пути к Правде и к исполнению воли богов. А дядька? Дядька запросто мог хлопнуть по плечу и сказать: «Подними хвост, княжич!»