Книга История Византийской империи. Том 3. Период Македонской династии (867-1057 гг.) - Федор Успенский

Внимательный исследователь не должен терять из виду, что в паннонских житиях мы имеем не оригинал, а перевод с греческого, что, следовательно, в рассуждении постановки кирилло-мефодиевского вопроса паннонские жития не могут претендовать на беспристрастие и объективность. Кроме того, ни минуты нельзя сомневаться, что даже основной текст, не говоря о разновременных вставках и поправках, составлен уже после того, когда возник горячий спор между Восточной и Западной Церквами из-за власти в Моравии, Паннонии и Болгарии. Мы и доселе еще до некоторой степени не отрешились от старого мнения, утвержденного первыми славистами прошлого века, что паннонские жития, как произведение ближайших учеников свв. братьев, составлены под прямым влиянием Мефодия и потому далеко оставляют за собой все другие источники и во многом выше даже официальных источников, частию заведомо подложных, частию подозрительных по своему происхождению. Сорок — пятьдесят лет тому назад еще нигде не поднималось голоса о необходимости применения к этим житиям историко-литературного и в особенности герменевтического метода для определения времени их происхождения и состава отдельных частей, из которых слагается их содержание, — с целью выяснить вносные статьи, вошедшие в эти жития (письма, речи, грамоты, беседы и проч.), и проверить заключающиеся в них данные документальными свидетельствами. Это увлечение сопровождалось немалым вредом для славянской науки и исторического самосознания, приостановив дальнейший ход научного движения и поставив кирилло-мефодиевский вопрос под удар критики, явившейся извне.

Деятельность Кирилла и Мефодия в истории Византии должна быть оцениваема во всей ее важности как по отношению к всемирной истории, так, в частности, к славянству. Так, следует рельефно выдвинуть то обстоятельство, что появление на историческом поприще Кирилла и Мефодия, с одной стороны, есть неизбежный факт в истории Византии, перед которой произведенный Карлом Великим громадный переворот, сопровождавшийся принятием им короны римских императоров, поставил альтернативу или отплатить Западу им же употребленным оружием в сфере церковно-политической, или совершенно отступить перед Западной империей, оставив ей свободное поле деятельности в Европе. В сфере славянской движение немцев на Восток и распространение латинского церковного влияния между славянами выдвинуло на очередь ряд вопросов или, лучше, настоятельных потребностей, которые могли быть удовлетворены под необходимым условием приобщения славян либо к западно-латинской, либо к византийской культуре. Оставаясь довольно продолжительный период в племенном быту и не встречая со стороны Византии уступок в политической сфере, славяне пришли к мысли о попытках государственного объединения там, где давление византийской государственности наименее было чувствительно. Кто прежде всего обратил внимание на это явление, это пока для нас безразлично, но вообще византийские государственные люди никогда не чуждались всяческих мер поставить себя в связь со славянами, находившимися даже далеко за чертой непосредственных границ империи. С давних пор находясь в сношениях со славянами и имея многочисленные славянские поселения в своих пределах, империя могла воспользоваться своим опытом в сношениях со славянами как материалом для осуществления широких политических замыслов по отношению к северо-западным славянским племенам. Выступая при патриархе Фотии с определенной задачей расширения своего влияния в Европе, Византия сама открывала мировой период своей истории: заявляя притязание на церковную власть между северо-западными славянами, она наносила Западной империи чувствительный удар, который фактически тем более имел значение, что был приготовлен на почве просвещения христианством новых народов и, таким образом, по существу мог равняться с подвигом св. Бонифация.

Значение кирилло-мефодиевского вопроса не может быть понято во всей его совокупности, если мы ограничим свой кругозор непосредственными результатами появления славянской письменности и славянской литературы, как бы ни были новы для того времени эти факты и как бы ни важны были заключавшиеся в них элементы для дальнейшего движения. Славянам нельзя было бы отстоять своего права занимать место среди европейских народов и пользоваться благами христианской культуры, если бы в IX в. они не нашли себе могущественных руководителей, для которых славянская идея оказалась одной из необходимых пружин для подготовки борьбы с Западной империей и латинской Церковью. И не только в конце IX и в X в. кирилло-мефодиевский вопрос становится яблоком раздора между империями, а равно между Западной и Восточной Церковью, но и во все последующие времена, вследствие чего, по нашему мнению, отношение нашего образованного общества к вопросам, связанным с деятельностью Кирилла и Мефодия, должно служить показателем нашей научной и политической зрелости. Что это вопрос никогда не стареющий и постоянно обладающий интересом современности, доказательством служит хотя бы предлагаемая здесь небольшая выдержка из современного французского журнала (5).

Маленькое моравское селение, носящее ныне имя Велеграда и имеющее не больше 600 обитателей, в IX в. было столицей Моравского государства. Здесь, по древнему преданию, умер св. Мефодий, и здесь в течение всего средневековья и до наших дней память его была предметом благочестивого почитания всех славян. Народная благоговейная память не разделяет в своем почитании свв. братьев, и, хотя св. Кирилл умер в Риме, имя его также почитается в Велеграде, как и его брата. Уже несколько лет католические славяне Австрии, верные хранители веры, воспринятой ими от двух византийских апостолов, принимают деятельные заботы о том, чтобы привести к центру церковного объединения их менее счастливых братьев России и иных стран, которых честолюбие Фотия и Кирулария совратило в схизму. В 1905 г. группа богословов, столько же известных своей ученостью, сколько и ревностью по вере, основала журнал «Slavorum litterae theologicae», имеющий задачей давать отчет о деятельности славян в области богословских наук и выяснять известные различия в области догматической, литургической и канонической, которыми дух схизмы образовал стену разделения между двумя Церквами. Чтобы достигнуть этой цели более практическим и действительным способом, те же самые богословы возымели идею периодически устраивать съезды, и Велеград естественно был избран местом этих мирных рассуждений, из которых должна быть удалена всякая идея политики и которые одушевляла б только чистая ревность о церковном единстве. Первый съезд состоялся в июле 1907 г., на нем было 76 богословов, все католического исповедания и почти все славянского происхождения.

Возвращаясь к моравской миссии святых братьев, мы прежде всего встречаем в изложении сопровождавших ее обстоятельств такую путаницу и подбор неясностей, которые в высшей степени характерны для оценки паннонских житий. Кирилл и Мефодий провели в Моравии без малого три с половиной года [12], здесь было положено основание важному по последствиям кирилло-мефодиевскому вопросу, т. е. введению славянского богослужения и началу славянской письменности, и между тем в паннонском житии этим сторонам дела посвящено слишком недостаточно внимания, как будто автору было желательно выбросить несколько фраз и риторических оборотов не с целью раскрытия действительного положения дела, угрожавшего постоянной опасностью для проповедников, а, наоборот, с намерением умолчать о том, что в действительности ожидало их в Моравии. Так, выдвинув на первое место дело грамотности (собрав учеников…) и перевод богослужебных книг на славянский язык, составитель прямо переходит к характеристике положения, какое создалось для свв. братьев в Моравии. «Бог радовался о сем, а диавол посрамился. Злый завистник диавол, не терпя сего добра, вшед в своя сосуды, начал многих возбуждать против греческих проповедников, были же это латинские и немецкие архиереи и священники и их приверженцы». Итак, сущность дела состояла в том, что Моравия не была уже языческой страной и что в ней была уже до известной степени церковная организация, исходившая из Зальцбургской и Пассавской епархий. Мы лишены возможности судить, до какой степени доведена была церковная администрация, т. е. сколько в стране было церквей и священников, но именно эта сторона дела представлялась бы самой существенной для жизнеописателя свв. братьев, а между тем она осталась нимало не затронутой, а потому и самая миссия, т. е. проповедь христианства, не нашла себе выражения в жизнеописании. Наиболее забот сказалось в полемическом отношении, где выдвинут вопрос о трех языках: еврейском, греческом и латинском, на коих достойно воздавать славу Богу и где без необходимой, впрочем, ясности в первый раз указано на треязычную ересь [13]. В этом же отделе жизнеописания находится известное место, приписывающее латинскому и немецкому духовенству невероятные верования, которые лишь служат к характеристике противулатинского настроения составителя паннонских житий. Будто бы, по учению латинян, под землей живут люди с большими головами и будто бы диаволу принадлежит творение земных гадов, наконец, будто убийство человека можно искупить тем, если в течение трех месяцев пить из деревянной чаши, не прикасаясь к стеклянной. Нет сомнения, что здесь идет речь о народных верованиях, пропитанных манихейскими или богомильскими воззрениями, и что эти верования не могли быть приписаны латинскому духовенству. Учение о дуализме в мироздании и о двух творческих началах весьма рано сделалось известным в Европе, таким образом, и в Моравии оно могло распространиться независимо от латинских миссионеров (6). Что касается делаемого жизнеописателем упрека латинскому духовенству, что оно не возбраняло приносить языческие жертвы, то в этом едва ли следует видеть злую волю латинских проповедников, так как среди народа, недавно обращенного к христианству, совершенно естественны были остатки языческих обычаев, о чем весьма выразительно говорится в жизни св. Вячеслава (в 924 г.) [14]. Вообще все время, проведенное свв. братьями в Моравии, остается весьма мало выясненным в наших источниках. Хотя св. Кирилл представляется ведущим упорную борьбу с противниками, «как Давид с иноплеменниками», но вся обстановка его деятельности в Моравии лишена исторической достоверности и прерывается неожиданным заявлением: «И иде святить учеников своих», т. е. пошел в Рим. Но как же отнеслись к его непосильной борьбе те лица, волю которых исполнял он своей проповедью в Моравии: царь Михаил, патриарх Фотий, наконец, местный князь Ростислав? Ужели вероятна та постановка дела, какую мы видим в паннонских житиях?! После значительной вставки о составленном против Кирилла Соборе в Венеции, где именно выставлена была треязычная ересь, о которой уже было упоминание выше, в паннонском житии выдвигается новая пружина путешествия свв. братьев: «узнав же Римский папа, послал за ним». Здесь имеется, однако, действительный факт. В 867 г. папа Николай I пригласил в Рим моравских проповедников. Путь их лежал через Паннонию, где они провели несколько времени у князя Коцела. Этот славянский князь также пожелал ввести у себе переведенные на славянский язык священные книги и дал свв. братьям 50 молодых людей для обучения их славянской грамоте. В будущей истории кирилло-мефодиевского вопроса это не осталось без последствий, и мы скоро увидим, что по смерти брата Мефодий снова возвратился к Коцелу. Кирилл и Мефодий прибыли в Рим уже в 868 г., когда папский трон занимал преемник Николая I, пригласившего их, папа Адриан II. Пребывание в Риме славянских проповедников и отношение к их просветительному делу Римской Церкви дают новое направление истории кирилло-мефодиевского вопроса и требуют некоторых детальных объяснений. Хотя в жизнеописании свв. братьев резко выдвигается — и притом при всяком удобном случае — ненависть и раздражение против них со стороны чужеземного духовенства, которое выставляется виновником треязычной ереси, но весьма мало дается понять о том главном вопросе, который мог возбуждать сомнения и подавать повод к разноречиям на почве церковной практики. Сущность нарождавшегося с проповедью свв. братьев вопроса не ограничивалась спорным положением дела о границах церковных владений Константинопольского патриархата, но шла гораздо дальше, затрагивая вопрос о церковном языке. Нужно думать, что латинское и фряжское духовенство вело споры и боролось против греческих проповедников главнейше из-за того, что ими введен был славянский язык в богослужение, что самая литургия переведена была на славянский язык. Это было новое явление, хотя не такое, которого бы нельзя было указать в церковной практике, например готское богослужение при И. Златоусте в Константинополе [15]. Во всяком случае к этому кардинальному вопросу должны были примыкать споры из-за границ церковной власти. Появление так называемой треязычной ереси объясняется именно той точкой зрения, что три языка, употребленные в надписи на кресте Иисуса, будто бы служат каноническим основанием для признания еврейского, греческого и латинского единственно угодными Богу языками для богослужения. Если смотреть на введенную славянскими проповедниками практику как на новшество, которое не имело для своего оправдания надлежащего церковного авторитета, то естественно думать, что та церковная власть, от которой направлена была моравская миссия, могла дать надлежащие разрешения и указания насчет славянского языка в богослужении. Но об участии патриархата в судьбе Кирилла и Мефодия мы лишены средств составить какое-либо определенное мнение, ибо в источниках нет на это указаний. Ко времени же, когда Кирилл и Мефодий оставили Моравию и пошли в Рим, в Константинополе произошел политический переворот, вследствие которого государственная власть перешла к новой династии в лице Василия I, а на патриарший престол вместо Фотия вступил снова Игнатий. Этими обстоятельствами до некоторой степени можно объяснить, почему свв. братья направились в Рим без предварительных сношений с Константинополем, хотя далеко не устраняются многообразные недоразумения, стоящие в связи с путешествием в Рим и с ближайшими его последствиями. Есть, кроме того, одно обстоятельство, придающее этому эпизоду в жизни славянских просветителей исключительное значение. Торжественная встреча, какой в Риме удостоились свв. братья, и ближайшие весьма благожелательные распоряжения папы Адриана по отношению к проповеди у славян и в особенности тех новшеств, о которых было говорено выше, находят себе объяснение, между прочим, в том, что св. Кирилл принес с собой мощи св. Климента, папы Римского, им самим обретенные в Крыму при исполнении миссии к казарам. К сожалению, в источниках не упоминается, были ли тогда мощи св. Климента взяты свв. братьями в моравскую миссию и сопровождала ли их эта святыня во все путешествие по Паннонии в Венецию. Не говоря о том, что это заключало бы в себе значительные неудобства, мы должны обратить внимание на то, что жизнеописатель упоминает об мощах и об источаемых ими чудесах только в Риме, совершенно забыв об них во все время моравской миссии. Таким образом, можно бы допустить предположение, что мощи св. Климента с 862 г. находились в Константинополе, откуда были взяты св. Кириллом в 868 г., когда он готовился к римскому путешествию.