Книга Русь Татарская. Иго, которого не было - Константин Пензев

Как утверждает известный исследователь подсечного земледелия В.П. Петров: «Если крепостник-помещик, чтобы получить доход, т. е. прибавочный продукт, должен был иметь на своей земле крестьянина, обладавшего наделом, инвентарем, скотом, то внебарщинное хозяйство Севера XVIII–XIX вв. в условиях свободного лесопользования строилось крестьянином, который не владел ни инвентарем, ни скотом, ни наделом. При подсечном земледелии орудия обработки земли не были нужны. Скот, имевший первостепенное значение при пашенном земледелии, также не находил применения. А безземельный, безлошадный, бесхозяйный крестьянин – негодный объект для крепостнической эксплуатации (как и эксплуатации вообще, хотя бы и «татарской». – К.П.). Скот, инвентарь, земля, не имевшие никакого применения при допашенных формах подсечного земледелия, приобретают первостепенное производственное значение при пашенном земледелии, когда земля, вытесняя лес, становится важнейшим средством производства, когда начинают прибегать к использованию тягловой силы скота, когда скотоводство получает значение навозного скотоводства и в составе земледельческого инвентаря, наряду с топором, огнивом, суковаткой-смыком, приобретают значение соха, рало и лошадь. При лесопольной системе требуется лошадиной силы гораздо менее, чем в других полосах России; навозу не нужно, следовательно, и мало нужды в скоте; нужны, главным образом, топор, борона-суковатка да огонь, изобилие лесов и свобода общинного лесопользования. Условием существования подсечного земледелия является наличие обширных лесных пространств, неограниченной площади нетронутых лесов и свобода пользования ими»[58].

Урожайность подсечного земледелия была превосходной. Урожай сам 25 являлся самым обычным; очень часто бывал урожай сам 30–35, а местами, и притом нередко, сам 40 и даже доходил до сам 60. Эти цифры не были пределом. В литературе встречаются упоминания об урожаях сам 60–80—100[59]. Зерно с подсек было лучшего качества, чем с пашни.

2-й разновидностью подсечно-огневого земледелия являлась рубка участка. Рубка, при достаточно больших затратах сил, отличалась тем, что срубленный участок вводился в эксплуатацию за два-три года, в дополнение к этому крестьянин получал товарный лес. Данная разновидность стала практиковаться в основном после XV века, и уже она требовала некоторого тяглового скота и рабочего инвентаря.

По большому счету, русский человек, всю свою историю, вернее до XV–XVI веков, не был крестьянином, и само это слово есть слегка искаженное христианин. Великоросс, по словам В.П. Петрова, только отчасти был земледельцем; земледелие не являлось его прямым и сколько-нибудь единственным занятием. «Одновременно он был охотником и рыболовом, добывал кору, луб и бересту, поташ, уголь, смолу, живицу, занимался бортным пчеловодством и целым рядом других промыслов, составлявших в общей совокупности одну сложную, удивительно стройную систему хозяйства, основанного на эксплуатации леса и лесных богатств».

Поиск места для подсеки в основном был связан с охотой. Поиски дичи соединялись с подыскиванием подсечного участка. После того как подходящий участок был найден, он обозначался подсечкой некоторых деревьев по периметру, и после того на него никто не посягал, хотя у тогдашнего великоросса не было никакого понятия о частной собственности. В его представлении земля была общей и на ней мог пахать и сеять любой кто только пожелает.

Но как же в таком случае строились отношения власти и основной массы населения Северо-восточной Руси? Неужели когда-либо, хотя бы раз в год, у неких татар существовала возможность объехать тьму мелких деревенек-однодворок, разбросанных по огромным российским лесам, и утвердить среди подвластного населения режим тоталитарного террора и какого-либо ига? Очевидно, тот день, в который собиралась подать, и был днем, в котором государство являло себя народу. В течение следующего периода, т. е. до нового побора, жители однодворки с увлечением обсуждали все детали произошедшего акта деспотизма.

Точкой контакта великорусской народной массы с государственной властью, церковью и торговлей являлись погосты (от др. – рус. погостити – побывать в гостях), особые постоялые дворы, на которых временно останавливались князь, духовные лица, а также купцы (гости). Именно погостами и стали называться административно-территориальные единицы, состоявшие из множества мелких селений, и их центры. На погостах строились церкви, близ которых находились кладбища. По погостам также раскладывались различные повинности. Между прочим, дольше всего погосты сохранялись именно на севере Великороссии, где, как уже было упомянуто, проживало много черных (государственных) и дворцовых крестьян. Разделение на погосты было официально прекращено только в 1775 году.

Сейчас попробуем определить основную статью дохода государственной власти в Средние века вплоть до начала Нового времени. По словам Р. Пайпса: «Насколько важную роль играли в российском бюджете лесные промыслы, видно из того обстоятельства, что в XVII в. прибыль от продажи пушнины (в основном иноземным купцам) составляла самое большое поступление в императорскую казну»[60].

Я думаю, что комментарии здесь излишни.

Как следует понимать, на протяжении многих и многих столетий, если не тысячелетий, возможно от неолитических времен и вплоть до начала Нового времени, великоросс и его предки, по сути дела, не знали никакой иной власти, кроме семейной власти Отца. Эта власть являлась непосредственной и всегда персонифицированной. Таким образом, система властных отношений, свойственная древнейшему великорусскому архетипу, является очень простой, эту систему можно кратко охарактеризовать как «Отец и его народ (дети)». Отсюда и государь-батюшка и государыня-матушка.

По словам Р. Пайпса, русский крестьянин «смотрел на царя как на наместника Божьего на земле, созданного Господом, чтобы повелевать крестьянином и печься о нем. Все хорошее он приписывал царю, а во всем дурном винил либо Божью волю, либо помещиков с чиновниками. Он верил, что царь знает его лично и постучись он в двери Зимнего дворца, его тепло примут и не только выслушают, но и вникнут в его жалобы до самой мелкой детали. Именно в силу этого патриархального мировосприятия мужик проявлял по отношению к своему государю такую фамильярность, которой категорически не было места в Западной Европе. Во время своих поездок по России с Екатериной Великой граф де Сегур (de Segur) с удивлением отметил, насколько непринужденно простые селяне беседовали со своей императрицей»[61].

Так вот. Выработанные народом за множество столетий взгляды на жизнь невозможно изменить в ходе каких-либо либеральных реформ сколь угодно разрушительной силы. Как писал в свое время О. Шпенглер: «Политические формы органически связаны с тем народом, который их создал; он носит их в крови, и только он их может осуществить. Политические формы сами по себе – это пустые понятия. Провозглашать их может каждый. Но воплотить их в жизнь, наполнив реальной действительностью, не властен никто. В политической жизни также нет выбора: всякая культура и каждый отдельный народ какой-нибудь культуры ведет свои дела и осуществляет свое предназначение в формах, которые с ним родились и по существу неизменны»[62].