Книга Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

Николай опешил. А Ирина все никак не могла с собой справиться.

— Простите, я… О господи, как глупо! Я просто не могу никак понять. Нино́ — и вдруг мертва. Ну как же это?.. В последний раз я видела ее сегодня утром… В последний…

Ирина вспомнила, что много читавший в юности про авиацию Морской, на манер летчиков, вместо «последний раз» всегда говорил «крайний». Чтобы не было ощущения, что раз этот больше не повторится. А тут, с Нино́, слово «последний» предстало в своем самом прямом смысле. От этого веяло такой жутью, что Ирина совсем расклеилась.

— Вы не волнуйтесь, — всхлипывала она, — я сейчас выплачусь, и полегчает. У всех, знаете ли, свои методы. Дуленко танцует, я рыдаю. Нино́, вон, спала. Говорила: «В любой непонятной ситуации ложись спать. Хоть пять минут, хоть час — но спи, и тогда сможешь все осилить, и быть, как я: и энергичной, и отважной, и живой»… Живоооой! А вышло, что и не живая вовсе! — Ирина уже даже выла в голос.

— Ну, тише! Ну, вы что! Нужно быть сильной. Товарищ Морской вас не похвалил бы. — Коля наконец вышел из ступора и начал, постукивая шубу по плечам, подбирать правильные слова. То есть это ему казалось, что правильные.

— Морскооой! — еще пуще зарыдала Ирина. — А где он, ваш Морской? Как нужен — он куда-то пропадает. Ему до меня совершенно нет дела! Я совсем однаааа!

— Да что же вы такое говорите? — Коля не переносил женских рыданий. Он был готов провалиться сквозь землю, лишь бы его, в общем-то, неплохой, хоть и немного резкой, собеседнице стало лучше. — Морскому до вас дело есть! Еще какое! Он вас ревнует к каждому столбу! Сегодня даже поручил мне проследить, с кем вы встречаетесь!

— Ой! — Коля, на девчоночий манер, прижал обе руки к губам, но было уже поздно. «Проговорился! Все… Пиши пропало…»

Однако цель была достигнута. Воцарилась тишина. На Ирину услышанное произвело столь грандиозное впечатление, что она мгновенно успокоилась.

— Что? Повторите! Ну же! Повторите! — потребовала она через минуту. — Морской просил вас проследить за мной? С кем я встречаюсь? Как это?

Куда было деваться? Коля сдался.

— Да, собственно, рассказывать тут нечего. Обычная история про ревность. Товарищу Морскому кто-то наплел, что в пять часов у вас свидание. Мол, прямо к вам в артистическую — он говорил «уборная», и я, если честно, очень хохотал, — так вот, к вам зайдет ухажер. Товарищ Морской так мучился, подозревая вас в измене, что ради истины решил пойти на крайность. Просил меня побыть его ушами. Воспользовавшись тем, что театр открыл для посетителей все классы, я пробрался в артистическую, спрятался у вас в шкафу и там сидел. Недолго! И ничего не видел — только слышал! Я знаю, что никто из ухажеров к вам не входил. Входила только дама. Морского обманули. Вот и славно!

— Коля, вы не бредите? — Ирина переспросила трижды. — Все это совершенно на него не похоже. У нас полное доверие, и всех моих ухажеров он знает. К тому же ревность — это же мещанство. Дань собственности! Подлый архаизм. Он сам мне так все время говорит… Еще кричит, что не ревнив ни капли…

— Ему бы так хотелось, но не вышло… На словах все мы такие хладнокровные, а на деле… — тут Коля процитировал модное из Тычины: — З кохання плакав я, ридав!

— Скорее уж «самотня ты, самотній я», — ответила Ирина строкой из того же стихотворения. — Если мы про психологию моего мужа, конечно.

Ирина вынула еще один платок и зеркальце, чтобы привести себя в порядок.

Николай даже вспомнил чье-то меткое журнальное «Влюбленную в мужа женщину видно сразу — прихорашивается не только выходя на улицу, но и заходя домой». Его вдруг охватило беспокойство за это странное и хрупкое семейство: «Надо будет поговорить с Морским, чтобы надоумил жену поменьше распространяться о своих родителях». Честно предупреждать о неблагонадежном происхождении — это, может, и хорошо. Только всех — не обязательно. Николай не раз видел, как по родной его Москалевке, выпив лишку или просто под хорошее настроение, мужики ходили «бывших бить». И не важно им было, кто за советскую власть, а кто нет. Народ так долго угнетали, что жажду мести ни за какую пятилетку убрать не получится.

Николай, вот, сам тоже в прошлом году с мужиками ходил мстить. Правда, без выпивки и цивилизованно. С театральным плакатом даже. «Не верю! К. Станиславский» — написал он краской на ватмане, взяв симпатичную цитату из статьи про современных театральных режиссеров. Стояли митингом против религии, требовали здание еврейской церкви народу под клуб отдать. Клуб Николаю нужен не был. А вот с попами разобраться хотелось. Хоть с православными, хоть с любыми. С ними у Коли особый счет был. С тех пор, как заболевший чем-то пустячным отец умер, потому что вместо лекарств и походов в районную поликлинику с подачи церковников упрямо лечился пожертвованиями на храм да молитвами, Николай религию не переносил категорически.

— Знаете что! — сказала вдруг Ирина. — Поднимемся к нам! Выясним у Морского, что это за история со слежкой. Без вас, боюсь, он скажет, что я ее придумала сама.

— Э? — даже удивился Коля. — Вы не можете спрашивать товарища Морского о слежке. Я рассказал вам это по секрету. Неужели не понятно?

— Вообще-то нет, — спокойно заверила Ирина. — Спроси вы заранее, я бы сразу сказала, что от Владимира секретов не держу. Но вы все рассказали, не спросив… Идемте, я нагрею самовар! Но только, друг мой, будьте осторожны! — добавила она, видимо, чтобы окончательно добить несчастного провожатого. — У нас сосед — священник. Чуть что про душу говорить начнет, вы от диалога уходите, а то потом не остановитесь. С ним ужасно интересно разговаривать.

4

Разговорчики в строю. Глава, в которой Морскому пытаются развязать язык

Вопреки предположениям Ирины, дома Морской оказался совсем нескоро.

Сразу после случившегося с Нино́ его препроводили в директорскую приемную. На время расследования, как выяснилось, театр любезно предоставил свое лучшее административное помещение для следственных мероприятий. Дежурящий у двери милиционер кивком показал на ряд явно вытащенных с галерки кресел с поднятыми сиденьями, но Морской никак не мог оставаться на одном месте. Он отвернулся к окну и, посмотрев на вьюгу, тут же вспомнил, как Нино́ когда-то высовывалась в форточку и, отгоняя неистово кружащиеся снежинки от стекла, кричала смешное: «Опасно! Прочь! Красавицы, вы можете растаять!» Игра игрой, но до чего же глупо, что ей самой никто не прокричал заветное: «Опасно! Прочь!»…

Она, наверняка для красоты сюжета, вмешалась в нечто жуткое… Во что?

— Опять? Помилуйте, ну сколько можно? — раздался за спиной Морского голос милиционера. В приемную, толкая перед собой тележку с буфетными яствами, выкатился вездесущий дедуган-Анчоус. Получив прозвище за внешнее сходство, в душе старик был тоже суховат. Зато всю свою жизнь посвятил театру. Был и вахтер, и по хозяйственной части. Сегодня перед спектаклем предстал еще и в виде билетера, а вот сейчас…