Книга Тайный шифр художника - Олег Рой

– Короче… – начал было уже успокоившийся Угрюмый, но тут, прямо по закону подлости, запищал его пейджер. Чертыхнувшись, он взглянул на экран и нахмурился:

– Не выйдет у нас, Грек, толковища, – буркнул с досадой. – Дельце одно нарисовалось, придется мне срочно срываться. Одевайся. Или ты еще поплескаться думаешь?

– Нет, я с тобой, – отвечал я и, видимо, не ошибся – Угрюмый одобрительно кивнул.

Пока я одевался, он сунул пейджер в борсетку, оглянулся по сторонам, вытащил перетянутую резинкой пачку купюр и передал ее мне, улыбнувшись:

– Ты про бабло-то, поди, и забыл с моими сказками. Эх, Грек, местами ты такой лох, аж смешно. Держи и ныкай поглубже, пока нас не секут. Тут три косаря, все честь по чести.

Такого я совершенно не ожидал и здорово обалдел. Пусть мой работодатель и озвучил предварительно сумму, но я до последнего не был уверен, что мне заплатят такие деньги. И уж тем более не ожидал, что расчет будет произведен сегодня и сразу полностью.

Видимо, догадавшись, о чем я думаю, Угрюмый хлопнул меня по плечу:

– Что варежку-то разинул, Грек? Давай прячь бабло, и двинули. И учти, терки наши не закончены, дела еще впереди могут быть. Так что черкни-ка мне свой номерок, чтобы я знал, где тебя искать.

Я записал ему в блокнот номера своих телефонов, и домашнего, и рабочего.

Посреди лестницы Угрюмый вдруг остановился, будто вспомнил о чем-то, и после короткой паузы проговорил:

– Чудно, право… Обычно я никогда ни с кем о себе не треплюсь. А тебе вот столько рассказал без стрема. Черт знает, почему…

Дальше мы шли молча до самого такси, благо этого добра у Сандунов всегда хватало. О чем-то коротко переговорив с водителем, Угрюмый обернулся ко мне:

– Ну, бывай, Грек. Надеюсь, скоро стакнемся.

А потом, крепко пожав руку, добавил:

– Береги себя.

– И ты себя береги, – ответил я, пожимая его жесткую, точно судорогой сведенную ладонь.

После полуголодных, почти нищих последних лет лежавшие во внутреннем кармане три тысячи баксов заставляли меня чувствовать себя буквально миллионером. Впрочем, так оно и было, если считать в рублях: курс уже подбирался к восьмистам деревянных за доллар, так что мой нынешний заработок можно было при желании превратить в два с лишком миллиона рублей. Но желания такого у меня, разумеется, не было: я, может, и странный, но не идиот, а только идиот станет сейчас менять зелень на неуклонно падающие рубли.

От одной мысли, что и сколько я могу позволить себе на такие деньги, голова шла кругом. Машину, причем не только «Жигули», а даже иномарку, поездку за границу, собственный бизнес… Но, поразмыслив, я решил, что с крупными тратами лучше подождать. Так что две тысячи я заныкал подальше, а на мелкие расходы тысячи хватило, что называется, за глаза. Я притащил домой несколько битком набитых сумок с едой, приоделся сам и свозил маму в Лужу – на рынок в «Лужники», где мы купили все, что ей понравилось, а также два хороших спортивных костюма и новый плед для отца, и в завершение приобрел новенький японский телевизор взамен нашего, доживающего уже последние свои дни, дряхлого черно-белого ящика.

Я надеялся, что такая обновка порадует отца, но просчитался. Как я уже говорил, родители вообще не одобряли моих левых заработков. Благодаря Невзорову и ему подобным внезапное улучшение нашего финансового положения пугало их чуть ли не больше, чем нищета. Как, наверное, все люди старого закала, они были твердо уверены, что большие деньги неразрывно связаны с большими неприятностями. Я с самого начала пытался объяснить, что у меня есть «крыша», так что не стоит беспокоиться, – но, разумеется, без толку. Само понятие «крыша» было в глазах моих родителей чем-то непристойным – ведь это же бандиты, разве может приличный человек иметь дело с бандитами? Да и доверять бандитам ни в коем случае нельзя. Сегодня они тебя крышуют, а завтра пристрелят или взорвут – вон сколько об этом пишут в газетах и говорят по телевизору!

В общем, по логике моих предков, нужно было держаться от любого бизнеса (бывшего для них синонимом криминала) как можно дальше. Интересно, что бы мы в таком случае ели? Впрочем, в их возрасте менять установки тяжело, почти невозможно. Мне их было, в общем, жалко. Они ни в чем не были виноваты, они честно трудились всю жизнь и ожидали, что по завершении трудового пути их будет ждать обеспеченная и защищенная старость. Но все перевернулось и разлетелось в клочья. Скопленные за много лет сбережения сгорели на сберкнижках, пенсий хватало разве что на хлеб, новости, раньше полные неправдоподобно бодрых рапортов о перевыполнениях плана и досрочных сдачах, теперь, кажется, специально создавались с установкой «все плохо, а дальше будет еще хуже» – все это не добавляло не только оптимизма, но даже простенького спокойствия.

Новенький телевизор стал чем-то вроде последней капли. Смотреть-то отец его смотрел и лично мне никаких особых претензий не предъявлял – на это его терпения пока хватало, – но прочей окружающей действительности доставалось на орехи. Каждый вечер папа, кипя от возмущения, пересказывал мне услышанные за день новости и никак не мог успокоиться.

– В стране черт знает что творится! – бушевал он. – В Перми какого-то прокурорского генерала средь бела дня застрелили в туалете ресторана. Причем киллер настолько ничего не боялся, что еще и прикурил у его охраны. А те даже не помнят, как он выглядел. Очень характерно. Куда страна катится?! А у нас в Москве помощника депутата Шевченко на заводе стройматериалов спустили в камнедробилку. Следователи говорят, хорошо, голову сразу оторвало, хоть опознать смогли. «Хорошо», ты понимаешь?! Перемололи человека в кашу, а они говорят – хорошо!

Обычно я пропускал отцовские монологи мимо сознания, но тут сразу навострил уши:

– Как, ты говоришь, фамилия помощника депутата? – На память отца я полагался, как на свою. Даже перенесенный инсульт ее не повредил. Похоже, способность запоминать всякую всячину у меня заложена на уровне генетики, мама на память тоже никогда не жаловалась и каталогом в своей библиотеке почти не пользовалась.

– Как у украинского поэта, Шевченко. – Отец нахмурился, как будто насторожился, – Павел Владимирович вроде…

– Вадимович, – машинально поправил я, тут же припомнив даже кличку бывшего сокамерника Угрюмого – Меньшой.

– Ты его знаешь, что ли? – В голосе отца послышались нотки уже явного подозрения. Вот я дурачина, кто меня за язык тянул?

– Слыхал где-то, – соврал я. – Или читал, что ли. Кажись, в какой-то газете писали, что помощников депутатам надо бы тщательнее отбирать, у него вроде две судимости было.

– Одна, – поправил отец. – По молодости. Но снятая давно, он сидел еще в шестидесятых… – Папа покачал головой. – Темнишь ты что-то, Фаня…

Вот терпеть не могу, когда он так меня называет. Да и вообще – наградили имечком! Какой из меня Феофан Грек! Я не то что икону, я кошку-то толком не нарисую. А если попробую, несчастная животина будет похожа на кого угодно, от бегемота до крокодила, но только не на кошку…