Книга После Путина - Константин Долгов

Забавно, что разные там борцы за демократию обожают обвинять коммунистов и социалистов в «невнимании к живому человеку», «презрении к личности» и т. д. Между тем такого холодного безразличия к конкретному человеку, которое сквозит в работах большинства либеральных и неолиберальных экономистов, вы не найдёте ни у кого. Объясняется это просто: либералы во всём, в том числе в экономике, исходят из так называемого «естественного» неравенства. Они — элитаристы, то есть принимают за точку отсчёта изначальное разделение любого общества на достойное меньшинство и не заслуживающее внимания большинство. Развитие, прогресс, благосостояние, достаток — это всё по определению предназначается меньшинству. А большинству… ну, как повезёт. Поэтому либеральным экономистам так легко уподобить людей цифрам, так легко распространить на социальные процессы математические законы, закон больших чисел и так легко считать «несущественными» любые отклонения от этих законов, даже если это ведёт к выталкиванию из экономики целых групп. Наоборот, без такого выталкивания, по мнению истовых рыночников, никакая экономика существовать не может. Впрочем, об этом знает любой человек, хотя бы в общих чертах представляющий себе сущность капитализма. Только не лакированную версию его апологетов наподобие Адама Смита, а рациональную, марксистскую. В «Капитале» исчерпывающе объясняется, почему свободный капитализм не способен существовать без кризисов и без бедности. Выдающийся экономист Джон Кейнс тоже это прекрасно понимал и хоть не был поклонником марксизма, но учитывал его уроки. Именно кейнсианские идеи помогли в тридцатые годы президенту США Рузвельту справиться с Великой депрессией.

Возвращаясь к Путину и его экономической стратегии, отмечу, что как раз нечто кейнсианское можно там обнаружить — но только если смотреть с позиций сегодняшних. В 2002-м или даже в 2004-м мне, пожалуй, не пришло бы в голову искать что-то общее в путинской экономике и заветах Кейнса; это видно только в ретроспективе, на расстоянии, так сказать. Что же касается программы, то ещё раз подчеркну: у Путина просматривается стратегия, а составление и воплощение стратегической программы он делегировал профессиональным экономистам, например Алексею Кудрину, Герману Грефу, Андрею Илларионову. Все эти три персонажа вызывают у меня отчётливую и устойчивую неприязнь (это если мягко), добавить к ним Чубайса — и можно проводить конкурс таксидермистов на четырёх не вызывающих сочувствия образцах. Но при всей моей неприязни не могу не признать, что в первый президентский срок Владимира Путина он держал этих людей в правительстве не просто так. Как я уже писал выше: держал, пока работали, держал по делу. И дело это они выполняли хоть и не без либеральных перекосов, но как следует. Тот же Кудрин в 2000 году упорядочивает управление государственными финансами и налоги в нефтяной отрасли (создавая базу для будущих претензий к «ЮКОСу»), в 2002-м централизует местные казначейства под контролем Федерального казначейства, в 2003-м сворачивает действие внутренних российских офшоров (съедавших по полтора миллиарда долларов налогов ежегодно только в нефтяной отрасли), в 2004-м запускает работу Стабилизационного фонда (который в 2002-м придумывает Илларионов), в 2005-м не даёт снизить НДС и ограничивает налоговые льготы в свежесозданных свободных экономических зонах. Как видите, это нельзя назвать действиями маниакального либерала или тем более «чикагца»: централизация управления финансами и торможение налоговой либерализации — действия из совсем другой оперы. Герман Греф, сегодня прочно ассоциирующийся со «Сбербанком» и его, мягко говоря, абсолютно антигосударственной политикой в Крыму, в нулевые годы хоть и продавливал глобализацию в России (чего стоит одно вступление в ВТО!), но одновременно курировал создание и развитие государственных корпораций, которые стали основой всей российской экономики. Даже крайне слабый экономист и попросту показательный дурак в политических и философских вопросах[6] Илларионов умудрился принести российскому государству немалую пользу тем, что выдвинул идею создания Стабилизационного фонда. И ведь все трое (да и не только они) — либеральные экономисты, но, работая в команде с Путиным, действовали они вполне вменяемо. А если прекращали действовать вменяемо, то отправлялись в свободное плавание, как Касьянов и Илларионов. Да и Кудрин хоть и остался в контакте с Путиным и по сей день востребован в качестве независимого консультанта, прямого влияния на экономику всё же не имеет. А пока имел (кстати, самый «долгоживущий» министр финансов), то и бюджет формировал совсем не по-либеральному, и госдолг основательно сокращал вместо обычного для либералов наращивания.

Нередко подход Путина к экономике называли «прагматизмом». Это если не прислушиваться к записным «антипутинистам» — у тех лексика, конечно, совершенно другая[7]. Но вариант «прагматизм» ничего не объясняет. Этот ярлычок обычно приклеивают на политика или руководителя, желая ему польстить и «позитивно противопоставить» тем, кто действует, исходя из идеологических или иных недостаточно приземлённых соображений. В представлении адептов политического и экономического «прагматизма» единственно разумным ведением политических и экономических дел является полное игнорирование каких бы то ни было соображений, кроме прямой выгоды, которая отождествляется с эффективностью. Это, кстати, распространённое в западной мысли понимание эффективности и рациональности со времён известнейшего мыслителя Максимилиана Вебера. Он максимально упростил представление о рациональном (разумном, рассудочном) действии, заявив, что подлинно рациональным можно считать лишь действие, ориентированное на простую цель — на выгоду. Причём рациональное действие вообще может быть ориентировано и на цель, и на ценность, по мнению Вебера. Но в политике и экономике настоящая рациональность — это только целевая рациональность. Сам Вебер, конечно, много писал о нюансах (например, о различиях понятий «выгода» и «польза»), о том, что даже целевую рациональность можно понимать по-разному, но экономическую и политическую эффективность отождествлял с выгодой, которая и рассматривалась в качестве цели подлинно рационального действия.