Книга Дело "Памяти Азова" - Владимир Шигин

В это время и начался поднятый кондукторами контрреволюционный мятеж. Испортив орудия и вооружившись, унтер–офицеры перетянули на свою сторону большинство учеников–комендоров и освободили арестованных офицеров. Революционеры дрались храбро и стойко, но они оказались в меньшинстве. В самом начале расправы был тяжело ранен Лобадин.

Кондукторы обратились к командиру порта с просьбой помочь им окончательно сломить сопротивление революционных матросов. Командир немедленно направил на крейсер две роты пехоты и отряд жандармов. Жандармы и солдаты избивали матросов прикладами, топтали ногами. Уже мертвого, Нефеда Лобадина искололи штыками».

А вот как вспоминал о тех же событиях Н. Н. Крыжановский: «В 6 часов вечера, во время ужина, настроение команды было подавленное и озлобленное. Кондуктор артиллерийского отряда Давыдов лежал у себя в каюте на койке, повернувшись лицом к переборке и, казалось, не жил. Вдруг он вскочил, выбежал по трапу наверх и стал громко призывать учеников к порядку, упрекая мятежников. Несколькими выстрелами бунтарей Давыдов был убит на месте. Лобадин немедленно решил расстрелять всех кондукторов и артиллерийских квартирмейстеров– инструкторов артиллерийского отряда. Была дана дудка: „артиллерийские кондукторы наверх во фронт“. Для кондукторов не было сомнения, зачем их зовут „наверх“. Они выскочили из кают и побежали в палубу. Команда сидела за ужином. Кондукторы прибежали к своим ученикам и стали их просить „не выдавайте“. Прибежали артиллерийские квартирмейстеры–инструкторы и стали понукать учеников: разбирайте винтовки. Ученики бросились к пирамидам.

Поднялся невообразимый шум, топот ног, крики и выстрелы. Это стреляли члены комитета из револьверов, кричали, грозили. Многие из команды, видя начавшуюся междоусобицу, начали хватать винтовки и присоединяться к ученикам или бунтарям.

Сидя под арестом в каюте, мы поняли, что происходит бой, повсюду был слышен нечеловеческий рев голосов. Комитет и боевая дружина держались соединенно и отступили на верхнюю палубу, заняв выходные люки. У люков завязалась ожесточенная перестрелка. Лобадин шепнул кому–то из своих, чтоб шли и убили меня и Саковича.

В это же время группа из учеников и артиллерийских квартирмейстеров, под командой артиллерийского кондуктора, бросилась в офицерскую кают–компанию, чтобы нас освободить. Было дано несколько выстрелов в кают–компанию. Часовой от нашей двери убежал.

Силач писарь схватил лежавшую в кают–компании 2–пудовую гирю для упражнений (наследие плававшего до этого на „Памяти Азова“ моего приятеля, известного атлета, инженер–механика И. Л. Франка) и легкими взмахами разбил в щепки деревянную дверь нашей каюты. Перед нами были до крайности возбужденные люди, с ружьями и револьверами. Впереди два кондуктора, один из них раненый. В общем шуме они кричали: „Крыжановский и Сакович, выходите, принимайте команду. мы боремся с бунтарями“. Мне дали револьвер, и я с ним вышел в батарейную палубу. Сакович распорядился поставить уже другой караулу каюты раненого старшего офицера.

В батарейной палубе я нашел вооруженных учеников, квартирмейстеров. Все были страшно возбуждены, все кричали. У люков стреляют наверх, а оттуда отвечают. Внизу, под батарейной палубой, также много бунтовавшей кадровой команды.

Когда мне сообщили ситуацию, я приказал остаться заслонам у люков и проиграл сбор. Собрав команду в батарее во фронт, я разбил ее на отряды. С большим отрядом послал Саковича „очищать низы“, т.е. жилую палубу, кубрики, машинное отделение, кочегарки и прочее. Другой отряд под начальством артиллерийского кондуктора послал в обход, через адмиральское помещение, брать верхнюю палубу. Мазуров прислал записку, написанную каракулями, требовал „списать“ всех главарей на берег. Но нужно было еще „взять корабль“.

Скоро мы услышали стрельбу на юте. Ко мне прибежали и сказали, что Лобадин убит. Огонь у люков несколько ослаб, и я с людьми выскочил наверх у кормовой рубки. Огонь стал наверху ослабевать, и мятежники начали сдаваться. Первым на меня выбежал матрос Кротков, член комитета, раненный в ногу, и поднял руки вверх. Несколько мятежников в это время прыгнули за борт и поплыли. Бросился и Коптюк, но все тотчас же были выловлены из воды. Комендор Крючков, член боевой дружины, быстро поплыл к берегу, но был застрелен в воде.

Пленных мятежников я сразу стал сажать в кормовую рубку. Проиграли снова „сбор“, и я скомандовал: „ученики с винтовками на правые шканцы, постоянный состав на левые, без оружия“. Ученикам я приказал ружья взять на изготовку: две половины команды стояли одна против другой. Некоторые мятежники, бросив ружья, оставили в одежде револьверы. Скомандовал „смирно“ и стал наизусть поименно выкликивать комитет и дружину и сажать всех в кормовую рубку. Многие мятежники поначалу попрятались в катерах на рострах, внизу, в коечных сетках. Их вылавливали и обезоруживали. Тянуть это положение было нельзя. Мятежники еще имели силу.

Чтобы сразу занять людей, я скомандовал: „Постоянному составу паровой катер и оба баркаса к спуску изготовить“. На „Памяти Азова“ все шлюпки спускались вручную, что требовало участия большого числа людей. Вооруженных учеников я перевел повыше, на мостики, ростры, коечные сетки. Пока я спускал шлюпки, был приготовлен наряд из артиллерийских квартирмейстеров и учеников для конвоирования главных мятежников на берег. Шлюпки спустили, на баркас в весла я посадил членов комитета и дружины и других главных мятежников, на которых команда указывала как на зачинщиков. На кормовом сиденье, транцевой доске и загребной банке сели вооруженные конвоиры с винтовками.

В общем, потери в команде не были большими. Я не помню точно цифры, но сдается мне, что убитых было не более десяти.

В это время ко мне прибежали снизу и сказали, что лейтенант Лосев просит дать ему шлюпку для съезда на берег. Я приказал подать вельбот № 2. На него с балкона сели Лосев, два артиллерийских квартирмейстера и еще кто–то и отвалили на берег. На берегу Лосев дал знать властям о положении на крейсере. В Ревеле в это время не без основания ожидали бомбардировки крейсером города. Пехотные части были рассыпаны возле берега бухты редкой цепью, „под артиллерийский огонь“. Никого с берега в море и обратно не пропускали.

Отправив на берег главных мятежников, я продолжал производить аресты. Дальше было невозможно в этой обстановке производить следствие и точно разбираться, кто был причастен к мятежу, и я решил просто свезти на берег и там арестовать весь постоянный состав команды, оставив на корабле лишь необходимое число людей, для поддержания паров и освещения, из наиболее надежных. Мичман Сакович занимался организацией службы в низах и установлением вахты в машинах и кочегарках.

В это время к нашему борту пришло первое судно из гавани. Это был крейсер пограничной стражи „Беркут“ под командой капитана I ранга Шульца. Он вооружил свою немногочисленную команду и предложил мне взять сколько угодно мятежников. На „Беркут“ я передал раненых на носилках. Снесли и тяжело раненного Мазурова. На „Беркут“ я сдал большую часть списываемого постоянного состава.

Наш корабль в это время представлял собой безобразный вид: верхняя палуба загромождена разнесенными гинями и талями. Почему–то разнесены были пожарные шланги, шлюпбалки вывалены за борт, на шканцах стояли носилки с ранеными. Команда была одета как попало. Я стоял на верхней площадке правого трапа с наганом в руках. Отсюда я распоряжался „ликвидацией“ бунта.