Книга Таун Даун - Владимир Лорченков

* * *

…после этого объявилась Насекомова. Кто это такая, я и понятия не имел, но, судя по попыткам объять все величие русской культуры… Они так болтали о ней, столько мусолили ее языками, губами… что я прямо видел нелепого советского тракториста, который прыгнул в прорубь в Антарктиде, спасая свой упавший в ледяную бездну трактор. Видел такое в кинохронике… Так и Насекомова! Нет, даже хуже! Тракторист хотя бы с отчаяния прыгнул. Его бы все равно расстреляли! За порчу государственного имущества. А эта… Вынь да положь ей русскую культуру, литературу. И неважно, что та давно уже рухнула камнем в полынью, под которой черт знает сколько километров, и киты, задохнувшись, дрейфуют мертвыми тушами в подводные гроты Антарктиды. Они непременно выступят на сушу! Лет через миллионов так двадцать! Если эта чертова планета еще будет жива. А вместе с ней и кости китов, трактора, его нелепого тракториста и, конечно, Насекомовой. Так вот, стремление объять. По нему – ярко выраженному и не скрываемому, – а также по полной импотентности в том, что касается слога, я сразу сделал для себя выводы. Чем занимались в Советском Союзе люди, лишенные как технических, так и литературных дарований? Правильно! Работали на Одесской киностудии. Так что я поставил на это… Не прогадал. Насекомова работала на Одесской киностудии когда-то… Позже переехала в Канаду. Тут ей очень помогла Люся. Прошло примерно полтора часа нашей неспешной беседы по скайпу, прежде чем я сообразил, наконец, о какой Люсе идет речь. Да это же Улитцкова! Она тоже работала на Одесской киностудии. Еще бы! Куда же ей податься было при полном отсутствии дарований. Только туда… Она, Насекомова, ухахатывалась, читая забавные ремарки про Люсю в моем очередном романе… тот, который был отмечен… и все такое… Я даже не помнил, о каком романе речь. Но бедность не выбирает! Пришлось прочитать спич про инвективы в мировой литературе… соврать, что мне не близок творческий метод Люси, но я уважаю ее стойкую гражданскую позицию… Хотя срать мне и на гражданскую позицию Люси, и на ее творческие методы. Да и на саму Люсю! Я после 12-часовой погрузки стоять не мог. Спина вертелась, как проститутка, которую клиент собирался отдолбить в задницу без предварительного согласования… предоплаты. Верхняя часть соскакивала со средней… лопатки съезжали с позвоночника. Спина моя стала как кисель, булькала что-то, выпуская иногда наружу через жерло задницы ядовитые испарения… Это ослабление мышц, геморрой, следствие тяжестей. В заднице все опухло, покраснело, налилось. Как будто кто-то огненными губами в сраку меня поцеловал. Кто-то… Конечно, Люся! Кто же еще. А вместе с ней – и вся Одесская киностудия имени еще одной бездарности, литератора Горького. Но я решил зайти с флангов. Не стабильное, прочное финансирование получить, так хотя бы двадцатку урвать до получки. Врал, что у меня обои под паркет, поэтому ей и кажется, что лежу на полу. Похвалил Люсю. Похвалил Насекомову. Похвалил Одесскую киностудию. Конечно, все эти детские уловки не сработали… Не на ту попал! Тут нужно постараться… Доказать! Она сразу сбрила меня приемом аса, одной фразой. Я, мол, настолько известный и выдающийся писатель, что она даже и пытаться мне помочь не станет тут, в иммиграции… Да и что она может мне дать? В их с мужем убогой хибарке на двадцать пять комнат они не живут, существуют! Каникулы проводят в убожестве, грязи… В Мексике! Сама она не работает. Сидит дома. Ну, в смысле, на гранте! Правительство дало грант, все благодаря связям Люси… Браво, Харпер![45] Да нет, при чем тут Харпер? Сразу видно, что я тут недавно. Грант дало правительство Российской Федерации. Хамы и держиморды, народ рабов, запускаю я пробный шар… Тут – в точку! Болтаем про идиотизм русских, их скупость, злобное упрямство, угрюмость… Кстати, все это правда! Насекомова жалуется, что в Москве ей неуютно. Еще бы! В коридорах Одесской киностудии, небось, повольготнее. Люсе тоже в Москве не по себе, вот она и купила маленький домик в Италии. Интересуюсь аккуратно, нет ли нужды в смотрителе. Насекомова хихикает, решает, что я пошутил. Не стану разочаровывать. Тем более есть большие сомнения в желании Люси платить… Вообще-то было два гранта, делится интимно Насекомова. Один давали на проведение кинофестиваля русского кино в Канаде. Под патронажем, так сказать… Или патронатом? А буй его знает! Уж пусть я ее прощу. Она, с тех пор, как русские сбили этот несчастный «Боинг», все в себя прийти не может, матерится, бля, как озалупленная. Ну чего, на куй? И верно… Трудно не ругаться матом, когда планета в опасности. Ракеты летают взад-вперед… все только и норовят тебя этой ракетой епнуть… прямо во время полета на каникулы в Мексику. А тут еще – идиоты из Министерства культуры! Конечно, российского! Десять лет денег давали на фестивали, а потом перестали. Им, видите ли, не нравится, что из семидесяти пяти приглашенных режиссеров ни один не был из России… Требовали показывать если не хвалебные фильмы, то хотя бы не криминальную хронику из российской глубинки. Жандармы! Цензоры! Она, Насекомова, человек непредвзятый, свободный. Поэтому выписывала режиссеров строго… правильно, да, Одесской киностудии. В общем, денег лишили. Слава богу, дают еще второй грант. На литературный журнал… Тут мы подходим к самому главному, тому, из-за чего она три часа невидимую в Интернете леску со мной водила. Как я насчет того, чтобы дать рассказик-другой? Само собой, речь о гонорарах не идет. Грант дают, да. Но там только на бумагу, чернила. Я сам понимать должен… Денег, короче, нет и не будет. А вот отметиться в литературном сообществе Канады, где, без сомнения, сияют яркие звезды, пусть и мало известные в метрополии… Семен Яковлевич Кунц, Илья Игнатьевич Бобарыкин, Петр Никитич Хохол. Плеяда, созвездие! Гении один на другом, сплелись, как зме… тьфу, что это она говорит, собрались в ком, как вош… ой, мля, да что же это. Короче, как Толстой, Пушкин и Достоевский на стене кабинета русской литературы в школе. Вот так вот. И теперь на стену подвесят и мой портрет. Дырочку уже сделали, гвоздик в побелку воткнули, вот он… кривоват, да какая разница… Так что, я готов? А еще лучше два рассказа. За них и заплатят в два раза больше. Ну в смысле два раза по ничего. А? Как? Тут в ее интонации прорезаются нотки одесского базара. Я гулял по такому в детстве. Хамские жирные тетки с рыбой, облепленной мухами. Кислый квас с липкими нитями дрожжей. Обильно потеющая жиром из-за жары колбаса… Они в этом находят, видите ли, экзотику. Тогда давайте в мусорках Бомбея искать экзотику. В помойках Подмосковья. В канализации Нью-Йорка. Давайте везде в нечистотах и помоях, отходах и мусоре искать экзотику. Мы преуспеем! Дерьма ведь на планете много. Но, конечно, оно не такое замечательное… колоритное даже!.. как в Одессе. О, уж там в сортах дерьма толк знают. Судя по тому, сколько раз упомянула его Насекомова, я прав. Но дать рассказ не отказываю. Один, два… Сколько угодно! Все равно я пишу их больше, чем издательская система России может принять. У нее несварение, у этой издательской системы. Она ест, как человек, которому отрезали три четверти желудка. Сидит с поджатыми губками… бледная… за столом общепита, какой-нибудь диетической столовой. Жует отварчик овсяных хлопьев, трижды пропущенный через ситечко. Чтобы, значит, острые края хлопьев не повредили чувствительных стеночек прореженных кишок… израненного и почти не существующего желудка… Цедит овощные бульончики на травке… Умирает от несварения и язвы желудка книгоиздание в России. Куда же ему справиться с моими жаркими… с бычьими яйцами в соусе из перцев чили… с котлетами из мозгов… с бараньими почками, поджаренными на рашпере и обернутыми нутряным салом… С кабаниной, пахнущей семенем, брызжущей жизнью, с костным мозгом на поджаренном в костре хлебе, с семидесятипроцентным спиртом, настоянным на мерзлой рябине… с карпом, чей жир шипит на решетке… еще минуту назад скакавшим под ножом… и чье розоватое мясо полито смесью чеснока, черного перца и уксуса с растительным маслом… Я готовлю огонь и ем огонь. Моими книгами не поддерживают существование и не «обеспечивают нормальный процесс пищеварения с усвоением полезных микроэлементов и выводом вредных веществ». Моими книгами набивают желудки до обморока. Обжигают рты до холодного пота… от них немеют языки, урчат утробы, взрываются задницы. От моих книг нельзя ходить после, они требуют того, чтобы вы залегли на дно водоема и переваривали их год-полтора, как крокодил – особо жирную, самую живую, дерзкую, полную сил антилопу. И ничего удивительного в том, что она попалась, нет. Ведь самые живчики – тоже бракованные особи. Чтобы по-настоящему быть в безопасности, нужно не быть больным, но и не во главе, лучшим… Следует тесниться в середке… Что все и делают. Но только не я, нет. Я – самый Самый. Рассказ? Пожалуйста! Два, нет, три рассказа. Или вот, желаете повесть? Поэму? Несколько литров моей крови? Я с удовольствием сцежу, прямо на экране, пусть только попросит. Взрыв моего энтузиазма пугает Насекомову… Она заверяет меня, что с нетерпением – еще бы, даром! – ждет моих текстов. Ну хоть кто-то их вообще ждет. Она говорит, что приятно удивлена, поговорив со мной. Воображение рисовало ей квасного ура-патриота… русскую дрянь, помешавшуюся на своих ракетах и Путине. А я, живой, настоящий, весьма порадовал ее. И это неудивительно! Я дал ей, чего она хотела. Жди она от меня рассуждений о пользе «Аум Сёнрикё», я бы и это ей часами излагал. Почему нет. Наконец, ей чертовски приятно поговорить с кем-то на русском языке, добавляет она. С этим совсем просто. Читай – наконец-то она всласть поругалась матом… На здоровье! Отключил скайп, пополз к креслу… Там тренькнул телефон. Это Виталик. Неудивительно. Речь шла о дерьме, значит, должен появиться и он. Как я уже упоминал, рот и задница Виталия связаны напрямую. День он начинает с фразы «как бы посрать» и проводит его, в полном соответствии с утренней установкой, в поисках места, где бы он смог осуществить задуманное. Поскольку мы работаем в квартирах клиентов, справлять нужду Виталию приходится там. Он запирается в туалетах… кряхтит оттуда… чтобы появиться спустя час-другой и с молодецким видом ухватиться за край стула, который я заматываю в одеяло. Нет, речь не идет о помощи! Он просто хочет кусочек ткани… Проще говоря, засранец израсходовал всю бумагу! Приходится ждать, пока он оторвет кусок ткани и снова пропадет на час-другой. Задница играет в жизни Виталика первостепенную роль. Он умудряется каким-то образом подверстать ее ко всем аспектам бытия. Когда он не гадит ей… дает некоторый отдых… то говорит о ней, думает, рассуждает. Задница и отправление естественных надобностей для него – как смерть для самурая. У него – культ Задницы. Причем исключительно той ее части, откуда вываливается дерьмо. Большей частью на вас. Виталий самокритично признает это и сам говорит о том, что рот у него грязнее, чем следовало бы. Уж и не знаю, что подразумевается под «следует», если дела обстоят так плохо уже сейчас. Обычный разговор Виталика – это двухчасовой монолог, в ходе которого он умудряется просраться буквально на все в физическим и метафизическом планах. Обычно я жду его у станции метро… то одной, то другой… и вскакиваю в грузовик, который подкатывает, как всегда, внезапно и не с той, откуда договаривались, стороны. Выяснять случившееся нет смысла. Просто заехал на стоянку посрать! Остановился на минуточку на парковке нужду справить! Забежал в «Тим Хортон» на унитазе посидеть, а после и пожрать захотелось, а уж коли пожрешь, то как не посрать?!