Книга Двенадцать поэтов 1812 года - Дмитрий Шеваров

Но впервые, очевидно, «Певец…» был опубликован как «летучий листок» в походной типографии еще в ноябре 1812 года. Такая публикация могла произойти только с благословения М. И. Кутузова. Следовательно, можно предполагать, что начальник типографии Андрей Кайсаров и главнокомандующий познакомились с «Певцом…» еще в рукописи. К сожалению, ни одного экземпляра «походного» издания «Певца…» в архивах пока не обнаружено. Хотя сохранились отзывы первых читателей.

Вот двадцатилетний прапорщик Московского ополчения Иван Лажечников записывает в Вильно 20 декабря 1812 года: «Часто в обществе военном читаем и разбираем „Певца в стане русских“ г. Жуковского. Почти все наши выучили уже сию пиесу наизусть… Какая Поэзия! Какой неизъяснимый дар увлекать за собою душу воинов! Читая изображение лучших полководцев нынешней войны, думаешь, что певец в самом деле родился в шумном стане военном, возрос и воспитывался среди копий и мечей…»[58]

Легко представить, как смеялся Жуковский, прочитав в 1820 году (тогда были опубликованы записки Лажечникова) о себе: «…воспитывался среди копий и мечей».

Но что Лажечников верно почувствовал: «Певец…» во многом — плод воинского дружества. «Поэту, конечно, знакомы все прелести дружбы: для того-то он так хорошо и описывает ее. Многие говорят, что чувство сие более не существует на свете… Советую им заглянуть в стан военный: там верно увидят они дружбу, покоящуюся под щитом прямодушия и чести…»[59]

В заключение молоденький прапорщик с волнением пишет: «Время и место не позволяют мне разобрать все красоты „Певца“, они бесчисленны!.. В. А. Жуковский прибыл теперь в Вильну с главною квартирою… Мне сказывали, что он был опасно болен, но за молитвами муз… оживает…»

Другой прапорщик 1812 года, Николай Коншин (будущий литератор, директор ярославского Демидовского лицея и друг Баратынского), вспоминал о впечатлении от первого чтения «Певца…»: «Эта поэма, по моему мнению, достойная Георгия 1-й степени, делала со мной лихорадку».

Молодой поэт Андрей Раевский где-то на биваке близ Праги сравнивает два произведения Жуковского — раннюю «Песнь барда…»[60] и «Певца…» — и находит, что второе намного выше первого. А все потому, справедливо считал Раевский, что автор «Певца…» лично участвовал в описываемых им событиях, а не воспевал подвиги воинов, сидя дома за письменным столом.

«Может ли тронуть меня описание сражения какого-нибудь стихотворца-профессора? — размышлял Андрей Раевский. — Он должен подражать или творить противное справедливости. С одинаковым ли чувством читаю я „Певца в стане русских воинов“ и „Барда на гробе славян-победителей“? Очарованный согласной цевницею барда, я не ощущаю того сладостного, невольного восторга, объемлющего душу мою, когда внимаю глас воина, который при треске падающих градов, при пламенном зареве битв, перед стенами разрушенной столицы, за круговой чашей ликующих братьев, готовых к победе или смерти, живописует предстоящее взору и запечатленное в сердце…»[61]

В истории отечественной словесности это редкий случай (что-то подобное произойдет в нашей литературе лишь во время Великой Отечественной войны): популярность у «массового» читателя и официальное признание пришли к автору почти одновременно. Без «Певца…» Жуковский, скорее всего, никогда бы не стал наставником цесаревича и не получил бы тех громадных возможностей для проявления своих благородных человеческих качеств, которые дала ему вскоре служба при дворе.

После Андрея Кайсарова в судьбе «Певца…» участвовали Александр Тургенев, Николай Оленин, Дмитрий Дашков и Константин Батюшков. Тургенев взял на себя расходы на первое издание, и уже 6 февраля 1813 года «Певец…» вышел отдельной книгой. Оленин занимался оформлением (к его участию в судьбе «Певца…» мы еще вернемся). Дашков подготовил примечания. Батюшков сопереживал общей работе и помогал советами.

Сам Жуковский в эту пору «больной, изнуренный усталостью, жил безвыездно у Катерины Афанасьевны»[62] в Белеве, отогреваясь душой среди родных людей. Тогда, быть может, жив был еще деревенский дурачок Варлашка, ходивший во фланелевой юбке. Там, где Жуковский всех знал и все знали его, славы своей он не чувствовал и даже не предполагал, что она свалится на него.

Через некоторое время он окажется в столице, при дворе, и слава будет слепить его, как яркий фонарь слепит актера на сцене. Но он не даст ослепить себя и всю свою известность обратит на помощь тем, кто оказался в беде или в нужде. Однажды он напишет Плетневу, тогда начинающему литератору: «Хвала света есть русалка, которая щекотаньем своим замучивает хохотом до смерти»[63].

* * *

Главное же событие в судьбе «Певца…» и его автора произошло благодаря старому поэту (и одновременно — министру юстиции в тогдашнем правительстве) Ивану Ивановичу Дмитриеву. Он показал стихи Жуковского вдовствующей императрице Марии Федоровне. Так «Певец…» и его автор стали известны царской семье. С тех пор началась всероссийская слава Жуковского, а Дмитриев стал для молодого поэта кем-то вроде литературного Савельича. И совершенно справедливо, что первое издание «Певца во стане русских воинов» осталось в истории нашей литературы под именем «тургеневского», а второе названо «Дмитриевским».

Вот что писал Иван Иванович Дмитриев Жуковскому 20 февраля 1813 года (из Петербурга в Белев):

«Любезный Василий Андреевич.

С большим удовольствием читал я ваши последние произведения; с удовольствием, какое сродни иметь только тому, кто сам знает цену искусства и не завидует, но сорадуется чужим талантам. Жаль только, что в „Певце во стане Русских Воинов“… вероятно есть ошибки переписчиков… Но это не помешало всем отдать справедливость изяществу вашей поэзии. Вчера Государыня, вдовствующая Императрица, можно сказать, с восторгом изволила хвалить ее и препоручила мне просить вас, чтобы вы прислали ко мне вашу пьесу, переписанную собственной вашей рукою. Она желает сама сделать ей второе издание… Надеюсь, Василий Андреевич, что вы примите за благо мои негоциации и дозволите мне гордиться успехом. Я не пеняю, что вы перестали ко мне писать; чувствую сам, что некогда, но желаю, однако ж, чтоб вы с присылкою вашей пьесы уведомили меня по-авторски, и кратко и подробно, о всех ваших воинских подвигах. Карамзин все еще в Нижнем, и В. Пушкин там же; а я все еще здесь, но часто мысленно гляжу на собственное пепелище, где некогда надеялся,