Книга Дюма - Максим Чертанов

На службу он ходил не каждый день, а когда приходил, то сидел в углу и писал. Виржини Бурбье просила роль, он обещал переделать «Христину». Понимал, что столкнется с трудностями, — Французский театр вроде не отказывал поставить пьесу, но и не ставил. Жаловался Тейлору 6 июля: «Конечно, я хочу работать с Франсез. И я хочу читку, но этот театр такой косный, глупо выглядит, когда 60-летние изображают любовные страсти… Театр рассыпается от старости, и только молодые актеры или авторы могут его спасти». Гюго написал пьесу «Марион Делорм» — как сам признавал, под впечатлением от успеха «Генриха». Единство времени и места не соблюдается, говорят стихами, но не такими, как положено, король и «большие люди» плохие, «маленькие» — куртизанка и ее любовник, подкидыш, презираемый обществом, — хорошие, это тоже против правил. Гюго читал пьесу 10 июля у художника Эжена Девериа, были Делакруа, Виньи, Мюссе, Сент-Бёв, Мериме, Бальзак, Дюма и Тейлор; все восторгались, Дюма и нравилось, и не нравилось: «Первый акт — шедевр; почти без исключений, разве что Марион почему-то входит в окно, а не в дверь… Я слушал этот акт с глубоким восхищением, смешанным с печалью. Я чувствовал, как далеко мне до его стиля и как нескоро я его достигну, если достигну вообще. Я был убит блеском этого стиля — я, у которого никогда не было никакого стиля. Если бы мне предложили отдать десять лет жизни за стиль, я бы не колебался ни на миг». Другие акты его в восторг не привели, и стиля в пьесе Гюго было многовато. Тем не менее он был взбешен, когда цензура пьесу запретила (Людовик XIII плох, это намек на то, что плох Карл X), и написал для «Сильфа» стихотворение: злодеи «сгущают мрак», чтобы «загасить трепещущий огонек». Гюго стал писать пьесу «Эрнани», а Дюма взялся за «Христину». У него возник «неодолимый каприз» — поехать куда-нибудь, и в дороге все напишется. Он поехал в Гавр, город на атлантическом побережье, и, пока трясся 20 часов в дилижансе, придумал новую концепцию пьесы: «от первоначального варианта ничего не осталось». На океан посмотрел, устриц поел, купил всем подарки, через два дня заторопился домой: записать придуманное. Новое название: «Христина, или Стокгольм, Фонтенбло и Рим». Он добавил пролог, нарушил единство места и времени, описав юность королевы и ее смерть. Появилась и роль для Виржини: девушка Паула, любящая Мональдески.

Французский театр не заинтересовался, а Виржини объявила, что уезжает работать в Петербург. Но тут вмешался только что ставший директором театра «Одеон» Феликс Арель: он был прежде аудитором, чиновником, коммерсантом, в театре смыслил мало, но много — в рекламе; звездой «Одеона» была его любовница мадемуазель Жорж (Маргарита Жозефина Веймер, 1787–1867), в 1821-м оставившая Французский театр из-за соперничества с Марс. Арель поставил в «Одеоне» «Христину» Сулье, та провалилась, но Жорж хотела играть Христину и отправила Ареля к Дюма. Тот сразу поладил с примой: «Позволяет любые шутки и смеется от сердца, тогда как м-ль Марс лишь принужденно улыбается». В ноябре начали репетировать, но через месяц цензура заявила: намеки! Хоть и женщина, и в Швеции, но плохой монарх — намек! Мартиньяк, помогший с «Генрихом», с августа был в отставке, Дюма ходил к цензорам — безрезультатно. Оставалось только ждать неизвестно чего. «В дни этого ожидания я как-то шел по бульвару и вдруг остановился и сам себе сказал: „Мужчина, которого застал муж любовницы, клянется, что она ему отказала, убивает ее, чтобы спасти ее честь, и тем искупает свое преступление“».

Мужчина этот, как сказал Дюма, был отчасти навеян героем «Марион Делорм» — отверженный бунтарь, а сюжет — редчайший для него случай — собственной жизнью: связью с Мелани. Он к ней вроде охладел, но вернулся муж, разыгралась ревность, переписка, относимая к тому периоду, вновь искусственно пылкая: «О моя Мелани! Моя голова пылает, я близок к безумию… Эти глупые попы, которые изобрели ад с физическими страданиями! Что они понимали в пытках! Ад — представлять тебя в объятиях другого»; «Ты не можешь ничего сделать… Но есть власть Господня — да-да, Господня, так как я не атеист, что бы ты ни говорила, и никогда им не стану, ибо атеист не верит ни во что, а я, даже если перестану верить в Бога, буду верить в тебя»; «Полдень! Какое письмо я написал тебе? Если я мог бы вспомнить! Но, надеюсь, оно было так влажно от моих слез, что ты не сможешь его не прочесть… На час я забылся дурманящим сном с бредом и видениями…»; «Как ты могла подумать, что я умру, когда ты еще любишь меня? Я должен стать неверующим и богохульником, потому что уже не могу верить в Бога. Я должен проклясть его, чтобы отказаться от тебя»; «Она принадлежит мне, думал я. О нет, это ошибка… Не говорила ли ты, что веришь в рок? Это слово напоминает мне о нашей встрече: то был рок…» Поскольку эти фразы в чуть измененном, а то и неизмененном виде вошли в текст пьесы, закрадывается подозрение, что письма служили черновиком: нет, страдать-то автор, наверное, страдал, но вряд ли «забывался дурманящим сном с бредом и видениями». Также маловероятно, что ему приходила в голову мысль убить Мелани, спасая ее честь. Но драма должна кончиться гибелью — иных финалов он не признавал.

В последние дни 1829 года он начал писать. Герой, Антони, любил девушку Адель, но общество не позволило ей выйти за него, так как он незаконнорожденный. Он уехал, она вышла за военного, родила дочь. Антони вернулся, писал ей, она его отвергала — «я другому отдана», но как-то на улице ее лошади понесли, он ее спас, сам ранен, лежит в ее доме (муж в отъезде), она пытается его избегать, потом признаётся в любви, но продолжает сопротивляться, Антони хитростью завлекает ее в гостиницу и добивается своего. Люди узнали, муж вот-вот примчится, Антони предлагает побег, она из-за дочери отказывается, он просит умереть вместе, но самоубийцей она не хочет быть тоже из-за дочери. В дверь ломится муж, Адель просит Антони ее убить, и он закалывает ее ножом. В январе 1830-го Александр закончил черновик. Первым слушателям казалось странно, что романтическую пьесу можно ставить на современном материале, когда герой ходит в обычных ботинках, а финал разворачивается в гостиничном номере с умывальником, но — нравилось. Максим дю Кан: «Сцена в гостинице с ее будничными декорациями и героями, одетыми в пиджаки, поражала душу ужасом и жалостью. Дюма — мастер своего дела, привнесший в театр новые элементы, позволившие целому поколению драматургов отказаться от старых мелодраматических ухищрений».

В это же время Александр по совету Нодье обратился за помощью по поводу «Христины» к графине Зоэ дю Кайла, фаворитке Людовика XVIII, сохранившей влияние при дворе. То ли она помогла, то ли пробивной Арель, но цензура отменила запрет. Тут проснулся Французский театр и стал претендовать на пьесу, Дюма решил вернуться к нему — нельзя же сравнивать главный театр с каким-то «Одеоном». Арель возмутился, был суд, 9 февраля вынесли решение в пользу Ареля, тот простил автора, и пьесу начали репетировать. А 25 февраля во Французском театре — премьера «Эрнани» Гюго: XVI век, дворянин, волею судеб ставший разбойником, любит дочь герцога, ее хотят выдать за будущего короля Испании Карлоса, жестокий отец девушки губит влюбленных и себя. Романтики были в восторге, но многие зрители возмущались, и было из-за чего, правда, претензия не к автору: «Фермин, 46 лет, играет Эрнани, которому 20 лет. Мишло, 44 года, — Карлос, 19 лет. М-ль Марс, 51 год, играет донью Соль, 17 лет…»