Книга Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

Там был ранен зампотех батальона, и временно туда направили воентехника 3-го ранга Дрозда.

Вдруг в тревожную тишину рассвета ворвались голоса громкоговорителей из расположения противника. Это было так неожиданно, что мы насторожились, затаив дыхание. Громкий, четкий, лающий голос, эхом раскатившийся вокруг, на чистом русском языке приказывал прекратить сопротивление и добровольно сдаться немецким войскам. Предварительно уничтожив всех коммунистов, комиссаров и евреев. Немецкое командование гарантировало тогда всем сохранить жизнь и возвращение к семьям по окончании войны, исход которой уже предрешен. Из репродукторов неслось, что с запада немецкие войска вошли в Сталинград, который прекратил сопротивление. Начался решающий штурм Москвы и Ленинграда, дни которых сочтены. Красная Армия разгромлена. Дальнейшее сопротивление бесполезно. Настойчиво и часто повторялась угроза полного уничтожения всех, кто не прекратит сопротивление. Все это оказывало жуткое, парализующее действие, будто сковало. Конец каждого слова эхом повторялся, дробясь в отдалении. Ни бомбежка, ни артобстрел не наводили такую жуть, как этот лающий голос в гробовой тишине. Предлагалось выходить группами и в одиночку с личным оружием в направлении переднего края, неся впереди себя древко с любым белого цвета материалом.

На фоне вещания стали раздаваться единичные разрозненные залпы. Взорвавшаяся, наконец, артиллерийская канонада с нашей стороны заглушила, а затем и оборвала голоса громкоговорителей. Стреляли батареи, минометы. Справа от нас пролетали огненные полосы, сопровождавшиеся довольно звонким, свистящим, необычным для слуха треском, и оказывали жуткое воздействие на психику, и особо выделялись в этой общей какофонии звуков стрельбы, взрывов и огня. Сознание, что так стреляют наши реактивные установки, вызывало внутреннюю радость и восторг. Над нами в сторону врага полетели группами на небольшой высоте самолеты-штурмовики ИЛ-2, и через непродолжительное время мы услышали более сильные и глухие взрывы.

Стал отвечать и противник. Начали рваться снаряды и мины в боевых порядках. Слышны были короткие частые пушечные выстрелы и пулеметная дробь, резкий гул входивших в пике и пролетавших над нами самолетов. Потрясали землю вокруг более мощные взрывы авиабомб. Мы инстинктивно вжимались в землю, надеясь спрятать себя, но земля была твердой, сухой и нашим стараниям не поддавалась. Нас обсыпали комья земли. Появились убитые и раненые. Послышались крики: «Фельдшера! Санитара!» В гул канонады ворвался мощный рев сразу всех заведенных двигателей танков. Задрожала истерзанная земля.

Все это было непривычно, неестественно для человеческого слуха, сознания, существования. Ни один зверь, ни одна птица не остались в этих местах — убрались заранее, будто предчувствовали какое-то стихийное бедствие. Казалось, что больше ничего не должно уже нас удивлять, но обратило внимание появление большого количества ящериц, мечущихся по иссушенной потрескавшейся земле. Должно быть, взрывы снарядов и бомб они приняли за землетрясение и выскочили из нор на поверхность. А каково человеку в этих условиях? В состоянии ли выдержать все это психика, не говоря уже о человеческом теле, которое так беззащитно и в отчаянии вжималось в твердую, неподдающуюся землю, ища в ней защиту. И как тут не позавидовать ящерицам, которые могли себя спрятать в любой расщелине?

Взрывы бомб, мин и снарядов, пули и огонь разрушали деревья, сооружения, технику — железо и сталь, рвали в клочья человеческие тела, дырявили их или обжигали, нанося здоровому цветущему организму увечья, несовместимые с жизнью, или обрекали на длительные муки и страдания. Не извержение вулкана, землетрясение или другое стихийное бедствие переживали люди. Создали весь этот ад они сами, на погибель себе подобных. Для того ли возвысился человек над всем живым на земле, чтобы уничтожить себя и все им созданное? Почему так неразумно поступает самое разумное из всех живых существ? Почему мы должны лежать здесь грязные, голодные, вгрызаясь в высохшую, твердую землю, ища в ней спасение от пули, осколка, огня — всего того, что несет смерть?

Когда придумали ад и все муки грешников венчал котел с кипящей смолой, то воображение у них в то время, надо сказать, было скудное. Грешник был в чем-то виноват, и ад становился расплатой за грехи. А чем виноват наш советский человек, народ, которому выпали такие испытания, особенно его воинам? Мы не завоевывали чужие земли, не захватывали их богатства, не вмешивались в жизнь и дела других народов. Это к нам пришли захватчики, разорили наши дома, поубивали родных и близких, а оставшихся в живых превращают в рабов… Нет, не выйдет! Платой за муки и страдания будет победа над ненавистным врагом. Для многих это будет стоить жизни уже сейчас, через минуты, часы, дни и месяцы, а может быть и годы. Ради жизни и счастья всех, кто останется в живых.

Реальность требовала действий, и на крики о помощи я оторвался от земли и стал переползать от одного раненого к другому, перевязывая их. Вокруг нас все взрывались снаряды и мины, и нас обсыпало комьями земли.

Оторвала меня от раненых команда Воропаева: «По машинам! Заводи!» Все вскочили, стряхнули с себя песок, пыль. Сел в тягач и я. Наши танки с автоматчиками на броне тронулись из укрытий, вышли через гребень лощины и на большой скорости пошли в направлении разъезда через проходы, обозначенные фишками, в оборонительных рубежах. С болью в сердце наблюдал за прижавшимися фигурками автоматчиков к башням танков. Поделился своими мыслями с Воропаевым.

— Как можно наверняка обрекать людей на гибель, располагая их так открыто?

— Таков приказ, — последовал ответ Воропаева, — война — сплошной риск. Рассчитывают ими забросать и подавить огневые точки и живую силу противника.

Вслед за танками пошла мотопехота. На исходных рубежах и на переднем крае наших войск продолжали рваться снаряды, горели машины, танки. Уже было немало раненых и убитых в наших боевых порядках. Ими занимались в районе нашего участка наступления военфельдшеpa и санитарные инструкторы артиллерийских батарей и пехотных подразделений и военфельдшер 1-го танкового батальона, следовавший за своими танками в составе технического обеспечения батальона. Бои уже шли в районе разъезда.

Двинулись и мы, группа инженерно-технического обеспечения бригады, по перепаханной солдатскими лопатами и снарядами степной земле. Бензовоз с соляркой и машину с бочками бензина оставили в лощине. Впереди идущий тягач остановился, выпрыгнул из него красноармеец и остановил наши машины. Подбежал ко мне и крикнул, что ранен или убит один из ремонтников в тягаче. Я направился к ним. В кузове лежал пожилой красноармеец-ремонтник лет сорока пяти и прикрывал руками окровавленную массу на животе. Между пальцами из изорванной гимнастерки выпячивались петли кишечника. Крупный осколок снаряда или мины разорвал переднюю стенку брюшной полости, и в образовавшуюся рану выпятился кишечник. Красноармеец был в сознании. В грохоте боя услышал его тихий голос: «Вот и мое время пришло. Ничего не успел сделать… В левом кармане гимнастерки письмо с адресом. Допиши, чтоб сын мать берег…» Я обещал дописать и отправить письмо. Утешал его, что заштопают живот и еще воевать будет. При этом старался заправить выпавший кишечник в рану рукой в перчатке, обработанной спиртом. Но мне это не удавалось. Часть запихивал, а рядом выпячивалась другая его часть. И это происходило на виду у всех, среди лоскутов окровавленной гимнастерки и нижнего белья. Лежал он на грязном, пыльном полу тягача среди запчастей, на куске брезента. Заправить вывалившийся кишечник в рану не удалось. Наложил повязку из нескольких перевязочных пакетов поверх раны и петель кишечника, укрепил их полотенцем и завернул все это сверху вокруг живота и спины бинтами. Во время перевязки он был в сознании, просил отправить письмо и все сожалел, что никакой пользы не успел принести, даже ни одного немца не убил, а сам должен умирать. Сделал ему инъекцию морфина, бережно на плащ-палатке его сняли с тягача и отнесли в ближайший пункт сбора раненых. Все наши машины стояли, пока занимался раненым. Танки ушли далеко вперед. Воропаев все торопил меня.