Книга Атаман Семенов. О себе. Воспоминания, мысли и выводы. 1904- 1921 - Григорий Семенов

Не только привилегированное дворянство, но и члены императорской фамилии примкнули к заговору, имевшему целью так называемый дворцовый переворот в пользу наследника при регентстве Великого князя Николая Николаевича, и отречение от престола Государя Императора в феврале месяце 1917 года могло совершиться лишь под давлением высших чинов армии.

В конце 1916 года паша дивизия была выведена из Румынии и расквартирована в Бессарабии, в районе города Кишинева. Главная задача, возложенная на дивизию, заключалась в охране железнодорожных узлов и сооружений, а также в поимке дезертиров с фронта, которых в этот период было особенно много. В это время началось оживление на Турецком фронте, и ввиду того, что наши забайкальские полки находились в Персии, я возбудил ходатайство о своем переводе в 3-й Всрхнеудинскнй полк, куда прибыл в январе месяце 1917 года.

Полк был расположен в местечке Гюлъпашан, почти на берегу Урмийского озера. В библейский период это озеро носило название Генисарстского, столь знакомое каждому школьнику по Священной истории.

Полком в это время командовал полковник Прокопий Петрович Оглоблин, бывший мой сослуживец по 1-му Нерчинскому полку, доблестный боевой офицер и георгиевский кавалер. Ныне П.П. Оглоблин является войсковым атаманом Иркутского казачьего войска и генерал-майором и проживает в Шанхае.

3-й Забайкальской отдельной казачьей бригадой, в состав которой входил полк, командовал мой троюродный брат, в то время генерал-майор, Дмитрий Фролович Семенов. Его штаб находился в г. Урмия.

Предполагаемое в то время наступление на Кавказском фронте, из-за которого я перевелся па этот фронт, не развивалось, но я не сожалел о своем приезде в Персию, ибо все же лучше было нести службу на передовых позициях, чем, имея дело с предателями родины, заниматься уловлением дезертиров в тылу армии.

По прибытии в полк я был назначен командиром 3-й сотни, но вскоре вследствие отъезда командира полка в отпуск, за отсутствием более старших офицеров, я вступил во временное командование полком. Это было 10 февраля, и мое командование полком продолжалось до 20 марта, т. е. около полутора месяцев. Итак, по стечению обстоятельств пришедшая революция застала меня на ответственной должности командующего полком.

Телеграфное сообщение об отречении Императора, откровенно скажу, на меня, как и на большинство окружающих, не произвело особенно глубокого впечатления. Причиной этому, помимо моей молодости — мне было в то время всего 26 лет, — послужила также, без всякого сомнения, и та работа, которую проделали в армии многочисленные агитаторы не только из революционного лагеря, но и со стороны вполне, казалось бы, лояльных правительству кругов. Нам, строевым офицерам, усиленно старались привить взгляд на необходимость отречения Императора, добровольно или насильственно, путем дворцового переворота. Ввиду того что со стороны высшего командования не принималось ровно никаких мер для пресечения этих слухов, мы как бы приучались считать отречение Государя Императора и передачу им верховной власти Великому князю Николаю Николаевичу чуть ли не одним из обязательных условий в лучшую сторону, так как имя Великого князя Михаила Александровича в армии и в народе пользовалось популярностью и доверием.

Спокойствие мое впервые было нарушено, когда был опубликован отказ Великого князя Михаила вступить на престол без ясного выявления на то народной воли. Этот последний манифест Императора Михаила невольно наводил на размышления и сомнения в том, что отречение Императора Николая II послужит на благо родины и укрепления ее положения, как старались нас уверить в том. Появление приказа № I и замена Великого князя Николая Николаевича на посту Верховного главнокомандующего окончательно подорвали мою веру в то, что переворот обойдется без особых потрясений.

Пока еще революция мало коснулась командуемого мною полка, В силу давно выработанной в себе привычки поддерживать тесное общение с подчиненными я имел возможность и после революции проводить большую часть времени среди казаков, разъясняя им происходившие события, не опасаясь, чтобы эта моя близость с казаками могла быть кем-нибудь истолкована как заискивание перед революционными солдатами. В результате моих собеседований полк заявил мне о нежелании подчиниться приказу № 1, упразднившему в армии дисциплину и введшему в нее комитеты.

Между тем революционное правительство издавало одно за другим постановления, исполнение которых вело к полному развалу армию, и настаивало на срочном проведении их в жизнь. Наше верховное командование совершенно растерялось, и вместо того, чтобы в корне пресечь попытки разложения армии сверху и настоять на полной охране воинской дисциплины суровыми мерами военных законов, оно начало заигрывать и подделываться под революционную психологию масс, чем способствовхчо проявлению резких выходок распоясавшихся солдат против ближайших их начальников, доходивших до зверских избиений строевых офицеров и даже убийства их, которые оставались совершенно безнаказанными. Растерянность и отсутствие гражданского мужества со стороны лиц нашего высшего командного состава с самого начала революции повели к тому, что разложение нашей армии пошло ускоренным темпом — сверху, через органы революционного правительства, погрязшего в партийных дрязгах и не видевшего из-за них разверзающейся пропасти, и снизу, через распушенные, деморализованные массы солдат, над разложением которых работали многие сотни платных агитаторов—агентов германского генерального штаба, стремившегося использовать российскую революцию в своих национальных интересах.

Наконец командир полка полковник Оглоблин, задержанный в пути революционными событиями, вернулся из отпуска и вступил в командование полком. До его приезда я держал полк без революционных нововведений, т. е. дисциплинарную власть командного состава сохранил в полном объеме устава, комитетов не вводил» отдания чести не отменял и в таком виде представил полк его командиру.

На основании прямых приказов свыше полковник Оглоблин вынужден был приобщить полк к революционным завоеваниям «самой свободной армии в мире». С его разрешения я продолжал вести собеседования с казаками, разъясняя им весь ужас происходящего безобразия, и потому рсволюционизация полка проходила у нас спокойно и вполне лояльно. Без излишней гордости могу сказать, что казаки верили мне безгранично и шли за мной без всяких колебаний. Когда наступил момент создания корпусного комитета 2-го Кавказского корпуса, гарнизон Гюльпашана обратился ко мне через особую делегацию с просьбой о согласии на избрание меня представителем гарнизона в комитет, с тем что в своем наказе мне они укажут на весь вред для армии приказа № 1 и введенных на основании его комитетов, а также на недопустимость дальнейшего существования советов солдатских и рабочих депутатов, развивших уже в это время интенсивную деятельность по дальнейшему углублению революции.

Выборы в корпусный комитет состоялись, и я был избран представителем от частей гарнизона Гюльпашана. Снабженный обусловленным наказом, я отправился в Урмию, где находился штаб корпуса, при котором собирался комитет. Председателем комитета был избран некий доктор Каш, о котором говорили, что он старый социалист и активный революционер времен первой революции, 1905–1906 годов. На меня он произвел хорошее впечатление человека, отдающего себе ясный отчет во всем происходящем, хорошо знакомого с психологией солдатской массы и правильно оценивающего преступную работу большевистских агитаторов, шнырявших по всем участкам нашего громадного фронта, во много раз превосходившего по величине своей вес фронты наших союзников и противников, взятых вместе.