Книга Проводник смерти - Андрей Воронин

— Сядь, — сказал Забродов. — Вот так всегда: позовешь человека в гости, а он напьется и давай стены ломать.

Он поднялся, отыскал веник и совок, собрал рассыпавшуюся по полу штукатурку, двумя ударами ладони загнал гвоздь в стену сантиметром выше неопрятной дыры в обоях и повесил на него тарелку, прикрыв безобразие. Тарасов тем временем снова наполнил рюмки и закурил очередную сигарету.

— Давай за старую гвардию, командир, — сказал он. — За профессионалов — таких, как ты.

— Я уже давно не профессионал, — вертя рюмку возразил Илларион. — Я пенсионер.

Тарасов выпил и, морщась от вкуса нагревшейся водки, помотал головой.

— Ну и зря. Уверен, что тебя это не устраивает.

— Меня многое не устраивает, — глядя в сторону, ответил Илларион, потому я и пенсионер. И вообще, мы ведь, кажется, договорились, что не будем о грустном.

— А где ты видел что-нибудь веселое? — тыча вилкой в кусок ветчины, спросил Тарасов — Расскажи, если не слабо.

— Почему же слабо? Только что, например, я наблюдал, как бородатый дядя подтягивался на мизинце и чуть не уронил на себя стену. Чем не анекдот?

— Провокатор, — проворчал Тарасов — Нет, ты, конечно, молодец. Жалко, что с большим спортом у тебя ничего не вышло.

Некоторое время Игорь молчал, внимательно рассматривая свои руки с крепкими гибкими пальцами.

— Может, и жалко, — медленно сказал он наконец, — а может, и не очень. Дырка в ноге — чепуха, пыль. Я и сейчас мог бы многих за пояс заткнуть, причем одной левой.

— Не сомневаюсь, — вставил Илларион. — Но?..

— Вот именно — «но»… Рассказать историю? Ломали в Марфино старую котельную. Стали трубу валить. Залез работяга с тросом на самую верхотуру, а труба, заметь, старая… В общем, посыпались скобы, застрял он там — ни взад, ни вперед. Впереди, сам понимаешь, только небо, а сзади ступенек нету. Трос свой он с перепугу бросил м сидит, орет… Монтажным поясом, само собой, к верхней скобе пристегнулся, да только радости ему от этого мало: если снизу четыре скобы подряд выпали, то чем верхняя лучше? И, как на грех, все «вертушки» в разгоне… В общем, снял я его оттуда.

— Да, — сказал Илларион, — с этим не поспоришь.

Это тебе не по горам без страховки ползать на потеху почтеннейшей публике. Это, пожалуй, повесомее, чем книга рекордов.

— Вот именно, — подхватил Игорь. — А ты говоришь, пенсионер. У меня в экипаже, между прочим, вакансия имеется. Похлопотать?

— Ха-ха, — сказал Забродов. — Очень смешно.

Староват я, сержант, для таких дел.

— Ну-ну, — сказал Тарасов. — Только не жди, что я тебя стану утешать: какой, мол, ты старый, да побольше бы таких стариков… Я же вижу, в какой ты форме, а такого опыта, как у тебя, наверное, ни у кого и нету…

— Так ведь я совсем по другой части, — ответил Илларион. — Ты что, забыл?

— Не забыл. Просто в данном случае это не имеет значения. И потом, я отлично помню, как ты ребят вытаскивал, когда остальные сами еле тащились.

— Так когда это было…

— Ты опять за свое? Ну и черт с тобой. Нет, я понимаю, конечно: тут у тебя уютно, книжек вон сколько, и ножиками можно побаловаться… Чем не жизнь? Зачем тебе вся эта головная боль: ночей не спать, шкурой рисковать, лезть то в огонь, то в воду…

— Гм, — сказал Илларион и отвернулся к окну, сосредоточенно дымя сигаретой.

Тарасов спохватился, поняв, что наговорил лишнего, и поерзал на табуретке, борясь с неловкостью.

— Извини, капитан, — сказал он. — Похоже, я маленько… увлекся.

— Маленько, — согласился Забродов, продолжая смотреть в окно. — Но по сути дела ты прав. Тот, кто идет в огонь, всегда прав. А я действительно оброс мхом последнее время. Только ведь и я не кокетничаю, когда говорю о своем возрасте. Будет ли от меня польза?

— Ну, а ты как думаешь? — горячо спросил Тарасов. — Бегать, прыгать и вязать узлы у нас все умеют, этого добра хоть отбавляй. Но такая голова, как у тебя, одна на миллион.

— Да, — сказал Забродов, — голова крепкая. Ладно, ладно, не кричи. Обещаю подумать.

— Вот это уже разговор, — обрадовался Тарасов. — Я тебя знаю, ты плохого не придумаешь.

— Да уж, — сказал Илларион, разливая по рюмкам остатки водки, — уж что да, то да… Может, и стоит попробовать. Сколько народу я на тот свет отправил — подумать страшно. Столько за три жизни не вытащишь!

Но, может, стоит попытаться?

— Здорово! — с торжественным видом поднимая рюмку, сказал Игорь. Сегодня просто праздник какой-то. Это ж обалдеть можно: будем опять работать вместе, как когда-то. Чувствуешь?

— Чувствую, — соврал Илларион. Никакого праздника у него в душе не было. Встретить своего бывшего ученика и боевого товарища было, конечно, приятно, но ученики во все времена отказывались понимать одну истину: их у учителя сотни, в то время как учитель у каждого из них всего один. Со времен Афганской войны через руки Забродова прошло столько курсантов, что он давно потерял им счет. А сколько их не вернулось с больших и малых войн, за эти годы! Невысокий гибкий крепыш, сидевший напротив с рюмкой в руке, когда-то, как и сам Забродов, принадлежал к элите великой армии. На мгновение Иллариону показалось, что лицо Игоря Тарасова меняется, приобретая новые черты и совсем другое выражение, словно на него, как на экран, проецируются портреты всех, кого он когда-то знал, от генералов до рядовых. «Старею, — подумал Забродов. — Выпил двести граммов и окосел, привидения мерещатся…» Он знал, что обманывает себя, и, чтобы заглушить горечь, поднявшуюся со дна души, предложил:

— Давай по последней, сержант. За спецназ!

Эти слова мгновенно стерли с лица Тарасова блаженную улыбку.

Губы бывшего сержанта сжались в прямую линию, он резко встал, с шумом отодвинув табурет, и высоко поднял рюмку.

— За спецназ, — эхом повторил он.

* * *

В тот вечер Татьяна Тарасова возвращалась с работы не в самом веселом расположении духа. Тетка Люба, жившая в Твери и собиравшаяся отойти в мир иной приблизительно каждые полгода, на этот раз, похоже, была как никогда близка к приведению своей угрозы в исполнение: пришедшая три дня назад телеграмма была заверена врачом и не оставляла места для сомнений. Брат Татьяны Игорь уехал в Тверь сразу, а Татьяна, к своему великому стыду, не смогла вырваться с работы. Стоило ей заговорить об отпуске за свой счет, как редактор поднял глаза от корректуры и уставился на нее таким взглядом, словно она выразила желание голышом станцевать у него на столе.

— Не понял, — сказал он. — Умнее ты ничего не придумала? Меня долбят со всех сторон… за ваши, между прочим, с Кареевым выходки… А ты, значит, как у классика: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов»?