Книга Мемуары папы Муми-тролля - Туве Марика Янссон

– Проверь-ка анероид, – взглянув на меня, сказал Фредриксон.

Я перелез через тучу и открыл дверь в навигационную каюту. Представьте себе мой ужас, когда я обнаружил, что анероид показывает 670 – самую низкую цифру, на какую может опуститься стрелка!

Моя мордочка похолодела от страха, я наверняка побледнел, стал белый как простыня или, может быть, пепельный. До чего интересно! И снова перебравшись на корму, я воскликнул:

– Видите, я стал белый как простыня?!

– По-моему, ты такой, как всегда, – сказал Юксаре. – Что показывает анероид?

– Шестьсот семьдесят! – ответил я (чуть обиженно, как вы понимаете).

Меня всегда удивляло, что торжественные минуты в жизни часто бывают испорчены ничтожными замечаниями, даже если их делают не со зла, а по глупости. Я считаю, что даже из самого ужасного положения надо искать выход. Отчасти, имея в виду данную ситуацию, отчасти потому, что настоящий страх как-то уменьшается, если начнешь его преувеличивать. Кроме того, приятно производить на кого-нибудь впечатление. Но такому, как Юксаре, этого не понять. Ведь умственные способности распределяются неравномерно, и не мне судить о том, для чего в жизни нужны такие, как Юксаре.

Между тем Фредриксон, похлопывая ушами, принюхивался к ветру и озабоченно рассматривал «Морской оркестр».

– Хорошо построен этот пароход, – сказал он наконец. – Он справится. Пусть Шнырёк и Клипдасс заберутся в банку и закроют крышку, потому что сейчас начнется шторм.

– А тебе приходилось раньше попадать в шторм? – осторожно спросил я.

– Ясное дело, приходилось, – ответил Фредриксон. – В книжке с картинками «Путешествие по океану». Выше, чем там, волн не бывает.

И тут начался шторм. Он возник внезапно, как все настоящие штормы. В первый момент «Морской оркестр» от неожиданности чуть было не потерял равновесие, но быстро оправился и, тарахтя мотором, стал прорываться сквозь бушевавшую стихию.

Солнечный тент сорвало, и он, будто листок, полетел над морем. (Это был прекрасный солнечный тент. Надеюсь, тот, кто нашел его, обрадовался.) Банка Шнырька закатилась под перила, и всякий раз, когда «Морской оркестр» взлетал на волну, все ее содержимое: пуговицы, подвязки, консервные ножи, гвозди, бисер – издавало ужасный грохот. Шнырёк кричал, что ему худо, но ни один из нас не мог помочь ему. Мы хватались за что попало и, охваченные ужасом, не спускали глаз с потемневшего моря.

Солнце исчезло. Горизонт исчез. Все вокруг было иное – чужое и враждебное! Морская пена летела, обдавая нас шипящими блестками, а за поручнями парохода властвовал сплошной черный непонятный хаос. Внезапно я с ужасающей ясностью понял, что ничего не знаю ни о море, ни о судах. Я окликнул Фредриксона, но он меня не услышал. Я был совершенно одинок, и некому было мне помочь. Но я не испытывал ни малейшего желания отгонять страх. Напротив, дорогой читатель! Ведь даже из самого ужасного положения надо извлечь что-то хорошее, тем более, когда у тебя есть свидетели! И, собравшись с духом, подумал: «Если я зажмурюсь, притворюсь, что меня вообще нет на свете, может, все и обойдется… И вообще, это не имеет ко мне никакого отношения! Я случайно влип в эту историю…» Я зажмурился и, словно став сразу же меньше, все снова и снова повторял:

– Ничего-ничего! Я совсем маленький, я сижу на качелях в Хемулихином саду и скоро пойду есть овсяную кашу…

– Послушай! – закричал сквозь бурю Фредриксон. – Они стали меньше!

Я его не понял.

– Меньше! – закричал он. – Волны куда меньше, чем в книжке с картинками.

Но я никогда не видел волн в той книжке с картинками и продолжал жмуриться, мысленно крепко держась за Хемулихины качели. Это помогло. Вскоре я и в самом деле почувствовал, что качели раскачиваются все медленнее, а буря все дальше и дальше откатывается от нас и никакой опасности больше нет. Тут я открыл глаза и увидел невероятное: «Морской оркестр» покачивается высоко в воздухе под огромным белым парусом. А далеко внизу, под нами, все еще бушует шторм, мечутся черные волны. Но теперь шторм казался игрушечным и был нам совсем не страшен.

– Мы летим! Летим! – кричал Фредриксон.

Он стоял рядом со мной у поручней и смотрел на большой белый воздушный шар на верхушке пароходной оснастки.

– Как тебе удалось запрячь нашу тучу? – спросил я.

– Она сама взлетела ввысь, – ответил он. – Теперь у нас летающий речной пароход!.. – И Фредриксон погрузился в раздумье.

Ночь медленно светлела. Небо стало серым, было очень свежо. Постепенно я забыл, как пытался укрыться на Хемулихиных качелях. Во мне снова проснулись уверенность, любопытство, и мне захотелось выпить кофе. В самом деле было ужасно холодно. Я осторожно встряхнул лапы и проверил, целы ли хвост и ушки! Ничего не пострадало от шторма.

Юксаре тоже был здесь. Укрывшись за банкой Шнырька, он пытался разжечь свою трубку.

Но «Морской оркестр» был в жалком состоянии. Мачта сломалась, лопастные колеса смыло. Печально колыхались на ветру оторванные штаги, во многих местах продавились поручни. Вся палуба была завалена водорослями, какими-то обломками, ворохами красноватых листьев рдеста и даже упавшими в обморок морскими привидениями. Но хуже всего было то, что с крыши навигационной каюты исчезла позолоченная луковица.

Теперь туча медленно снижалась, и речной пароход вместе с ней опустился в море. Когда небо на востоке окрасилось багрянцем и нас начала качать мертвая зыбь – отголосок бури, я услыхал, как грохочут пуговицы в банке Шнырька. А белая туча из книжки с картинками снова заснула между поручнями.

– Дорогая моя команда! – торжественно произнес Фредриксон. – Мы выдержали бурю. Вытащите моего племянника из банки.

Мы отвинтили крышку, и из банки вылез жалкий, с позеленевшей мордочкой Шнырёк.

– Лучшая на свете пуговица, – усталым голосом сказал он. – Что я такого сделал? За что мне так худо? О, что за жизнь, что за беды и напасти… Вы только взгляните на мою коллекцию в банке! Ай!

Клипдасс тоже вылез из банки и, принюхавшись к ветру, фыркнул:

– Я хочу есть!

– Извините! – воскликнул Шнырёк. – Я не в силах даже подумать о том, чтобы приготовить еду.

– Успокойся, – сказал я. – Я сварю кофе.

Оказавшись на носу, я бросил смелый взгляд на сломанные поручни, на море и подумал: «Теперь, во всяком случае, я и о тебе, море, кое-что знаю! И о пароходах тоже! И о тучах. В следующий раз я не стану жмуриться и делаться меньше!»

Мы уже пили кофе, когда взошло солнце и озарило весь мир. Ласково и нежно согрело оно мой замерзший живот и подкрепило мужество. Я вспомнил, как солнце всходило в первый день моей свободы после исторического бегства и как оно светило в то утро, когда я строил дом на песке. Я родился в августе под гордым знаком Льва и Солнца, и мне было предназначено следовать путем приключений, обозначенным моими собственными звездами.