Книга Двенадцать минут любви - Капка Кассабова

Под звуки написанной Пульезе в 1940-е годы песни «Всего лишь раз» со мной происходит нечто странное и неизведанное: мы с Сильвестром превращаемся в единое целое — одно тело, один разум, одно сердце на двоих. Мне чудится, что, пока вот так танцуем, ничего плохого случиться не может. Никогда еще мужчина не дарил чувство такой защищенности, понимания и восхищения. Наши лица рядом, учитывая мои каблуки, а от его шеи исходит аромат тихоокеанских цитрусовых и исполнения желаний.

Это и есть тангазм. Следует ли за ним воображаемая картина нашего долгого счастливого будущего с радостно бегающими детьми и общей старостью под яблонями? Нет! Тангазм не в этом. Он вне времени. Он вне будущего или прошлого. Ничего не нужно, когда есть идеальное, совершенное настоящее. Здесь и сейчас, в эти двенадцать минут танца, которые перетекают в двадцать пять, затем в шестьдесят, затем в три часа. Я растворяюсь в нем, и мы вместе растворяемся в музыке…

Молодая, свободная двадцатисемилетняя девушка. Естественно, я хочу продолжения. А как иначе? Как не желать испытывать подобное снова и снова? Но в полночь музыка затихает, мы прощаемся, обменявшись дежурным «увидимся», и я еду домой.

В машине играет инструментальная версия песни El día que me quieras («День, когда ты меня полюбишь»). В сослагательном наклонении — «день, когда ты полюбил бы меня». Но, хотя я самостоятельно учу испанский, внимания на языковые нюансы и символику сейчас не обращаю. Я ни о чем не думаю. Я чувствую. Испытываю настоятельную потребность снова и как можно скорее танцевать с Сильвестром, и пока это не случится, я не успокоюсь.

И вот спустя неделю мы опять вместе в той большой студии за городом. Но подходит конец занятиям, закрывается ночная милонга, и мы решаем продолжить репетиции под романтичные композиции в исполнении оркестров 1940-х годов. Ди Сарли и Пульезе — в его спальне. «Просто отработаем хиро и очо, и все», — убеждаем себя и друг друга. А из магнитофона звучит трагический голос исполнителя танго «Один лишь раз», предупреждая и повторяя: «Любовь, которая оказалась ничем».

«Это всего лишь танго», — говорим мы себе, медленно, но верно приближаясь к кровати… В идеальном мире это могло стать началом восхитительных танго-отношений. Но где он, тот мир?

Как только мы оказываемся вне объятий танго и начинаем говорить, между нами открывается пропасть размером с Тасманское море. Разные ритмы, разные жизни: я — далекий от спорта человек, обитающий в своем мирке книг, фильмов и тоски по Европе. Он — атлет, любитель микросхем и Азии. Ничего не получается. За пределами дансинга любви между нами нет. Через пару недель все кончено. Но Сильвестр потрясающе талантливый, достойный парень, и мы продолжаем танцевать и после финала.

Тем временем на занятия Сесилии в небольшой студии над «Макдоналдсом» стекается все больше и больше учеников. Здесь мы возвращаемся к азам, то есть не осваиваем последовательность шагов, а заново проходим технику.

— Стопы в одном направлении, будто катаетесь на лыжах! — командует Сесилия, щелкая пальцами в такт и лучезарно улыбаясь. — Вы должны двигаться мягко, плыть! Не бултыхаться, как пробки! И не тонуть, как «Титаник»!

А мы бултыхаемся и тонем — все, кроме Сильвестра, который вскоре становится партнером Сесилии в классе. Танцуя с ним, преподавательница надевает туфли с открытыми носками, выражая тем самым доверие. Их слаженный, монолитный дуэт — живое воплощение идеального близкого объятия. Я не позволяю себе и намека на ревность, потому что мой мир озарен улыбкой Сесилии. А мы с Сильвестром по-прежнему с успехом испытываем наш тангазм, хотя и немного болезненный.

Но вот приходит время приезда Карлоса Риваролы с его неизменным калебасом.

— Как приятно снова здесь оказаться, — улыбается он восхищенным тангерос, которым очень хочется верить в его искренность.

С нашей первой встречи прошел год, и теперь, умудренная опытом, я понимаю, почему танец с ним подобен танцу с ангелами. Он умеет перейти от открытого объятия к близкому и обратно так, что вы даже не заметите. Он никогда не позволит вам почувствовать, что вы ошиблись. Он сглаживает ваши неудачи и подчеркивает моменты, когда вы грациозны. Он не просто маэстро, он джентльмен.

И снова я покорена им. И когда мы с Джеймсом берем у Карлоса частный урок и тот говорит, что ноги должны быть «более эластичными», я так отчаянно стараюсь добиться его похвалы, что еще больше костенею. Буквально превращаюсь в Пиноккио. Но учитель великодушно улыбается:

— Очень хорошо! Просто расслабься и наслаждайся!

Именно об этом я и забываю. Невозможно ничего добиться ни от танго, ни от себя, если не расслабиться. Вот почему Тим Шарп всегда выглядит так, будто все еще катается на льду за сборную Новой Зеландии, — он не умеет расслабляться. Это не в его характере. И все же Тим Шарп, как и Сильвестр, ведет блестяще. Не могу понять, почему.

Тайна раскрывается на последнем уроке Риваролы.

— У него правильная постура, — говорит Риварола. — Estampa.

Сильвестр и Сесилия демонстрируют очо кортадо — прерванное очо — основной элемент танцевальных вечеров танго, позволяющий экономить место на танцполе, и одно из старейших движений.

— Мужчине в танго не обойтись без estampa, — повторяет он.

— Поза, осанка, — переводит Сесилия. Я бы назвала это «печатью танго». В студии только три человека, совершенно разных внешне, отмечены такой печатью: Карлос, профессиональный танцор, который и выглядит соответственно, Сильвестр с телосложением Рэмбо и Тим Шарп, худой и угловатый.

— И ведет он грудью, видите? — продолжал комментировать маэстро. — Не ногами, не руками, а грудью ведет. А внутри — сердце. Si?

Он улыбается нам. Мы слушаем затаив дыхание. Да, сердце.

Хотя в танго я за год поумнела, в других отношениях — вряд ли. Вот почему за обедом я оказываюсь за одним столиком с Карлосом и пускаю через соломину пузыри в свою газировку, пока он терпеливо поправляет мой испанской («ты находишься здесь», а не «ты находится здесь»).

Я мечтала поговорить с ним об одиночестве и желании, но вместо этого молча смотрю на залив Вайтемата, что в переводе с языка маори означает «сияющий». Здесь так хорошо, все переливается на ярком солнце, в жарком небе парят чайки. А моя душа — в Буэнос-Айресе, в темных салонах с потертым плюшем и сигаретным дымом. И Карлос воплощает ту вселенную, о которой я грежу. Психологи окрестили бы мое влечение к нему перенесением: вытесненной эмоцией. Лично я, будучи в хорошем расположении духа, назвала бы это неуместной эмоцией, в противном же случае — старой доброй похотью.

Джентльмен остается джентльменом всегда, а не только во время танды, поэтому ничего такого между нами не происходит. Но пережитого достаточно, чтобы после его отъезда болело в груди, а город вновь опустел.

В идеале танго — гармония между желанием и самоконтролем, встречами и расставаниями, близостью и почтительным расстоянием.