Книга Курс любви - Ален де Боттон

Несмотря на либеральную атмосферу нашего времени, было бы наивно полагать, что различие между «странным» и «нормальным» стерлось. Оно держится так же прочно, как и всегда, поджидая случая устрашить и призвать обратно к порядку тех, кто поставит под сомнение дозволенные пределы любви и секса. Ныне можно посчитать «нормальным» обрезанные шорты, открытые пупки, вступление в брак с существом любого пола и просмотр небольшой порции порно для забавы. Однако «нормальным» необходимо верить, что истинная любовь должна быть моногамной и что желания должны сосредотачиваться исключительно на возлюбленном. Спорить с этим основополагающим принципом – рисковать быть нареченным (публично или лично) самым тягостным, едким и позорным из эпитетов: извращенец.

Рабих прочно занимает место в категории людей, не умеющих общаться. При том он обладает некоторыми твердыми убеждениями и давно уже выяснил, что путь их выражения полон препятствий и запретов. Когда его босс, Юэн, объявляет о новой корпоративной стратегии, сосредоточенной больше на нефтяном секторе и меньше на контрактах с местными властями, Рабах не просит (как мог бы сделать кто-то другой) о встрече и получасовом совещании в конференц-зале на последнем этаже с видом на Калтон-Хилл для разъяснения, почему такая смена политики может оказаться не только ошибочной, но и, возможно, опасной. Вместо этого он по большей части молчит, отделываясь лишь несколькими афористическими высказываниями и воображая, что другие по какому-то волшебству сообразят, каково его мнение. Точно так же, поняв, что Гемма, новоиспеченная сотрудница, которую взяли ему в помощницы, дабы снять с него часть нагрузки, множество измерений провела неверно, Рабих, внутренне расстроенный, так и не стал выносить это на обсуждение, а попросту сделал всю работу сам, оставив молодую женщину в недоумении: почему дел, которые надо выполнить на новом месте, так мало? Он не таится, контролируя или уходя в себя по злому умыслу, он просто с бесполезной легкостью машет рукой на других людей и на свое умение хоть в чем-то убедить их. Остаток дня после посещения кафе Brioshi и обсуждения унизительного эпизода между Рабихом и Кирстен отношения несколько напряжены, что часто случается после прерванного секса. Где-то глубоко в своем сознании Рабих ощущает разочарование и раздражение и не знает, что с этим делать. В конце концов не дело попусту дуться, когда твой партнер не впадает в раж от мысли о сексе втроем с недавней выпускницей, которая умело обращается с тарелкой омлета и прелестно выглядит в переднике.

Легкими в общении людей делает, по существу, способность отрешиться от самых сомнительных или проблематичных свойств своего характера. Они способны рассматривать собственный гнев, сексуальность и неприемлемые, нелепые или неактуальные суждения, не теряя при этом уверенности или не впадая в отвращение к себе. Они говорят ясно, поскольку сумели выработать бесценное чувство собственной годности. Они вполне довольны собой, верят, что чего-то стоят и способны вызвать симпатию в других.

Как и дети, общительные люди должны быть благословенны наряду с сиделками, которые любят своих подопечных, не требуя, чтобы те во всем до последнего были совершенны. Такие родители способны сжиться с мыслью, что их чада могут порой (во всяком случае, на какое-то время) быть странными, буйными, сердитыми, противными, эксцентричными или грустными и все же заслуживать любви. Такие родители создают бесценный неиссякаемый источник, из которого дети в конечном счете могут черпать силы и мужество для признаний и откровенных бесед во взрослой жизни.

Отец Рабиха был неразговорчив и суров. От жизни в крайней бедности и сельскохозяйственных работ в маленькой деревушке около Баалбека[25], его отделяло одно поколение: он первым в семье вырвался, поступил в университет, хотя и продолжал хранить наследие давних предков – был крайне осторожен с людьми, наделенными властью. Высказываться и самому выражать свое мнение – не в обычае семейства Ханов. Обучение общению со стороны матери Рабиха было не более воодушевляющим. Любила она его бешено, но он был ей нужен не любой и не всякий. Когда бы она ни возвращалась из рейсов в суетную атмосферу Бейрута и своего замужества, сын видел усталые круги вокруг ее глаз и чувствовал, что не должен добавлять ей неприятностей. Больше всего на свете ему хотелось успокоить ее, дать ей повод для смеха. Какие бы беспокойства его ни терзали, он их тщательно скрывал. Его делом было помогать ей держаться невредимой. Он не мог позволить себе поделиться с матерью многими сложными, но правдивыми чувствами. Так что Рабих вырос с пониманием, что любовь – награда за хорошее поведение, а не за откровенность. Уже взрослый и уже муж, он понятия не имел, как сделать нечто гармоничное из не самых лучших своих качеств. Вовсе не высокомерие и не чувство, что жена права не имеет знать, кто он такой на самом деле, делают его таким замкнутым и нерешительным, скорее чистый ужас перед тем, что его склонность презирать самого себя будет раздута до невыносимой степени от присутствия свидетеля. Будь Рабих менее боязлив, он, возможно, нашел бы способ поведать Кирстен о своих желаниях, как любой естествоиспытатель делится с коллегой какой-либо внове найденной, непривычно выглядящей особью, которую оба они стремятся понять. Однако он инстинктивно чувствует, что в нем много такого, чем мудрее было не делиться ни с кем. Он слишком зависим от любви Кирстен, чтобы расписать ей всю топографию мест, куда его постоянно заносит либидо. Так что жена никогда не узнает про женщину в справочной железнодорожного вокзала Уэверли, которой каждый день любовался ее муж, или о его любопытстве в отношении ее подруги Рэйчел на праздновании ее дня рождения, или о платье в магазине на Гановер-стрит, от которого он пришел в возбуждение, или о его мыслях по поводу чулок, или о некоторых лицах, которые (незвано-непрошено) временами всплывают в памяти, когда он с ней в постели. Первый неистовый период сексуальных приключений и полнейшей честности миновал. Теперь для Рабиха важнее оставаться привлекательным для Кирстен, нежели честно делиться своими внутренними переживаниями.

Хорошие слушатели не менее редки или важны, чем хорошие ораторы. И здесь тоже ключом является доверие и способность не утратить нить беседы, не согнуться под грузом информации, которая может бросить вызов некоторым устоявшимся суждениям. Хорошие слушатели не впадают в суету из-за хаоса, который другие могут на время сотворить в своем сознании: прежде они уже попадали в такое положение и знают, что в конечном счете все встанет на свои места.

Вина лежит не на одном Рабихе. У Кирстен такие выражения, как «ненормальный» и «извращенец», сидят на кончике языка, она мало делает, чтобы создать доверительную атмосферу. Опять-таки пользуется она этими выражениями не из злобы или презрения, а скорее из страха, что, молчаливо поддерживая фантазии Рабиха, она может кончить тем, что придаст им большую позволительность и тем подорвет их любовь. Вместо этого она могла бы (будучи в ином настроении) чем-то вроде следующего ответить на сценарий своего мужа: «Природа этой фантазии незнакома и честно отвратительна мне, но тем не менее мне было бы интересно послушать о ней. Потому как для меня важнее собственного комфорта ладить с тем, кто ты есть. Человек, думающий сейчас об Антонелле, это тот самый человек, за кого я вышла замуж в Инвернессе, и тот самый маленький мальчик, который смотрит с фотографии на комоде. Это его я люблю, о нем отказываюсь думать дурно, как бы сильно ни тревожили меня его мысли. Ты мой самый лучший друг, и я хочу знать и привыкнуть к тому, что у тебя в мыслях, в какие бы странные стороны они ни метались. Я ни за что не сумею сделать все или быть всем, чем тебе захочется, и у тебя не получится, но мне хочется думать, что мы сможем стать теми, кто смело рассказывает друг другу, кто мы есть на самом деле. Альтернатива тут – молчание и ложь, которые настоящие враги любви». Или, напротив, могла бы сознаться в уязвимости, что все время стояла за ее поведением: «Мне жаль, что я не могу быть всем для тебя. Хочу, чтоб не было у тебя таких потребностей вне меня. Конечно же, на самом деле я не считаю твои фантазии об Антонелле отвратительными, я просто хочу, чтобы никогда не было нужды воображать кого-то еще. Понимаю, что это безумие, только больше всего я хочу быть способной самой удовлетворять твои желания». Так случилось, что Рабих не говорил и Кирстен не слушала. Вместо этого они пошли в кино и провели замечательный вечер вместе. Однако в двигательном отсеке их отношений зажегся предупредительный сигнал.