Книга Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи

Надо отдать должное предусмотрительности наших организаторов. Они много времени уделяли укреплению основ движения, не предпринимая эффектных, но бесполезных действий. Наши миссии посылались за границу в поисках союзников, чтобы избежать бессмысленной резни, которой заканчивалось большинство стихийных выступлений. Но сейчас, возможно из-за того, что я находился среди людей сплоченных, чувствуя их энергию, я осознал обреченность нашей организации. Время проходило в бесконечном выстраивании запутанных схем, планировании, выжидании, что не имело никакого отношения к реальным людям. Те небольшие победы, которых нам удавалось добиться, сводились на нет малейшей неудачей. Казалось, мы используем только эти две крайности — или бездумно используем выпавший нам момент, или планируем, и планируем настолько бесконечно, что желание действовать утрачивается безвозвратно.

Тем временем на площади возникла новая проблема: нужно было раздобыть еду. Люди не рассчитывали задержаться на площади надолго, и еда, которую они прихватили с собой в дорогу, давно закончилась. От кесарийцев помощи ждать не приходилось: исконное население — язычники — видели в евреях в лучшем случае беспокойных смутьянов, а в худшем — угрозу существованию. Евреи, жившие здесь, не спешили проявить сочувствие, опасаясь, как бы им не пришлось расплачиваться за все происходящее, после того как бунтари разойдутся по домам. Однако собравшиеся сами организовали небольшие группы, которые отправились на поиск провизии в близлежащие деревни. Вскоре после заката начали возвращаться люди с продуктами: овощами, сыром, фруктами, а также с вином и свежим хлебом — пожертвованиями от земледельцев-евреев. Все продукты были справедливо разделены между собравшимися, и теперь никто на площади не мог пожаловаться на голод. Кроме того, были принесены ветви и тростник, чтобы сделать шалаши и укрыться от ночного холода. Казалось, люди собрались на Праздник Кущей. Возможно, из-за этого площадь охватила праздничная атмосфера: люди жгли костры, пели песни, если бы кто-то случайно затесался в эту оживленную толпу, то никогда не догадался бы, что находится среди людей, выражающих гневный протест.

Наверное, Пилата, выглянувшего поутру из окна, охватил страх, когда он увидел внизу площадь, которая, словно армией захватчиков, была занята нашими шалашами. Ответ Пилата мы получили вскоре после рассвета. Ввели «легион прокуратора», в целом около трех тысяч воинов. Они выстроились «черепахой» перед дворцом прокуратора, врезавшись десятью рядами в глубь толпы, и приготовились в нужную минуту выступить. Что касается нас, то многие, проведя ночь в стихийном праздновании, протирая глаза, с недоумением уставились на такое явление. Прошло уже около получаса, но солдаты не предпринимали никаких действий. Из толпы стали доноситься ядовитые шутки. Войско в основном состояло из самарян, до которых прекрасно доходили бросаемые им оскорбления. Насилия было бы не избежать, но солдаты получили приказ отходить, видимо, так же неожиданно, как и приказ выступать. Войско быстро свернулось и исчезло во внутреннем дворе дворца, затем, очевидно, ретировавшись и оттуда. У ворот остался лишь небольшой отряд.

Никто не понимал, что могло означать такое внезапное отступление. Пилат занял пост совсем недавно и никак еще не проявил свой характер. Трудно было судить, был ли отвод войска признаком трусости или, наоборот, милосердия. Затем на площади появились гонцы с сообщением, что Пилат готов пойти на уступки. Народ должен собраться на стадионе, где прокуратору удобнее будет обратиться к ним. Толпу охватила эйфория, никто сейчас не задумывался об опасности, таящейся в таком предложении, — быть изолированными и запертыми в ловушке. Все ринулись на стадион, даже те, у кого мелькнула мысль не повиноваться, были увлечены людским потоком. Население Кесарии было счастливо видеть площадь очищенной от народа; горожане провожали толпу, двигающуюся к стадиону, стоя в аркадах, тянувшихся вдоль прилегающих улиц. Я подумал, что они так же глазели на пленников, которых гнали по городским улицам во время празднования триумфа.

На стадионе нас опять встретили солдаты, они направляли пришедших к арене. Мы сгрудились там, словно огромное стадо овец. Пилат уже занял свое место на возвышении. Я думал, что он выше ростом. Манеры его представляли собой смесь высокомерия и подозрительности, что было характерно для начальников, занимающих второстепенные посты. По таким людям трудно определить, на что они будут готовы, если получат власть. Было непонятно, решение о поднятии штандартов принято по его личной инициативе или это приказ из Тиберии. Ходили слухи, что прокуратор ненавидит евреев и полон решимости упразднить все дарованные им привилегии. Похоже, что в данном случае он действовал без санкции кесаря, значит, он был достаточно глуп и тем самым опасен.

Когда все собрались, Пилат поднял руку, и наступила тишина. В тот момент на стадионе было около пятидесяти солдат, которые находились в поле нашего зрения. Большая их часть, как бы невзначай, околачивалась вблизи ворот, но несколько человек стояли около трибуны Пилата. Внезапно, по сигналу прокуратора, ворота были перекрыты, и еще мгновение спустя раздалось бряцание оружия — это на стадион вошел весь военный корпус Кесарии, который утром был на площади. Солдаты хлынули из боковых приделов, и вот мы уже охвачены их плотным кольцом. Они держались очень твердо, руки их сжимали рукояти мечей: было совершенно ясно, что они в любой момент готовы кинуться и перерезать нас. Мы стояли полностью подавленные случившимся. Даже те из нас, кто мог догадываться о намерениях Пилата, никогда бы не поверил, что тот решится на массовую резню. Возможно, Пилат вел очень искусную игру, но, может быть, он был одним из тех безумцев, которых время от времени посылают в провинции с одной только целью — держать их подальше от столицы.

— Прекратите бунт и ступайте по домам, — сказал он, — и я сохраню вам жизнь.

В этот момент солдаты обнажили мечи.

Я понял, что мы становимся жертвами жестокой провокации, возмущаться было бессмысленно. Ситуация была слишком очевидной. Среди нас находились как женщины с детьми, так и взрослые здоровые мужчины; в случае беспорядков, у Пилата имелось бы основание сообщить кесарю о бунте, который он вынужден был подавить. Всех нас охватило странное чувство — страх, смешанный с растерянностью. Вдруг — вот так просто! — мы заглянули в лицо смерти. Меня удивило, что я не испытывал ни малейшего воодушевления от того, что сейчас у меня есть возможность отдать жизнь за наше дело. Я совсем не так представлял себе свое участие в сопротивлении, не предполагал, что через короткое время стану просто частью горы трупов.

В это время произошло нечто удивительное: молодой человек, лидер из Иерусалима, учитель по имени Елизар, вдруг вышел из толпы. Он быстро поднялся на заграждение, устроенное под трибуной, солдаты не успели среагировать и не сразу оттащили его. Он закричал Пилату, что лучше умрет, чем согрешит против Закона. После чего на глазах у народа встал на колени, прямо на узком выступе заграждения. Готовый к самому худшему, он склонил голову и подставил солдатам голую шею, как будто приглашая их полоснуть по ней мечом.

Толпа хором ахнула и замерла в ожидании реакции со стороны солдат. Но Пилат не подал никакого сигнала, и солдаты также стояли неподвижно. В толпе раздался крик, потом еще; крики, набирая силу, охватили всех собравшихся на стадионе. Народ начал становиться на колени, кто где стоял, и вот уже весь стадион — мужчины, женщины, дети — стояли коленопреклоненные, приготовившись стать жертвами взмаха меча.