Книга Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории белого движения на Юге России - Ольга Морозова

«День разобран по-буржуйски: баня, всенощная, ужин в гостях и чай с медом» (Эрдели И., 2.05.1918)[87].

Приглашение в компанию офицера-кубанца и сестры милосердия пить чай с медом прокомментировано генералом Эрдели достаточно иронично. Это время 1-го Кубанского похода. Год назад такое предложение не было бы сделано, да и не было бы для него соблазнительным. По-видимому, прошло недостаточно времени, чтобы Иван Георгиевич радикально поменял свои привычки. В июле 1918 года он, обычно равнодушный к еде, записал в свою тетрадку: «Одна радость в жизни осталась – хорошо поесть. Какая радость и удовольствие – свежий хлеб с сахаром и чай с молоком»[88]. Но через год подвижки в его поведении уже очевидны. В Порт-Петровске, находясь на довольно скудном рационе, он вспоминал гостеприимство своих бакинских друзей Леонтовичей и Байковых, как было вкусно у них за столом, и замечал в связи с этим: «…Что-то стал очень ценить всякие вкусности, чего раньше не замечал за собой»[89].

Он практически трезвенник, отказывался от коньяка, даже если было сыро и холодно. Так он берег свое здоровье для России и для близких. Но потом при сильных нервных перегрузках стал курить, скручивая из бумаги папиросы. Он записал: «Куришь – и легче». И иногда ему уже хочется вина[90].

В его записках чувствуется заядлый и бывалый охотник. Да и какой русский помещик не был охотником? Охота и дворянство – понятия неразделимые. Охота для всякого добропорядочного помещика – дело обычное. И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, И. А. Бунин писали об охоте, а через нее, ее опыт – о природе. Иван Георгиевич выступает точно в той же роли. Во время плавания по Каспию распознает в высоко летящих птицах дроф, казарок, уток, чибисов. Как у всякого охотника, у него в любой обстановке сохраняется интерес к наблюдениям за природой. Впечатления от дороги по предгорьям Копетдага породили маленький пейзажный набросок:

«Духота становится как в июле. Степь желтая, начинает зеленеть. На горизонте видны кибитки, вокруг люди, овцы, козы… Милые горы какого-то стального цвета бордо, а потом желтые верхушки, а потом опять стальные. Кое-где уже видишь маки, абрикосы цветут. Своеобразная картина, это пустыня весной, которая теперь зеленеет, а к июню и июлю будет выглядеть свинцом. Но есть своя своеобразная красота во всем этом»[91].

Генерал Эрдели, как русский офицер, должен был, по утверждению А. И. Деникина, быть далек от политики. Но как это может быть в такое время? Волей-неволей генерал высказывался на страницах своего дневника и по этому поводу.

Любопытно сравнить его взгляды с настроениями других офицеров-добровольцев. Обнаруженные принадлежащие им дневниковые записи, относящиеся ко времени революции и Гражданской войны, говорят о том, что они уже не связывали судьбу России и свою собственную с монархией. В анонимном дневнике бывшего офицера Сумского гусарского полка, происходившего из родовитого дворянства, это связывается с тем, что монархия запятнала себя тайными соглашениями с Германией и предательством национальных интересов[92]. Генерал И. Г. Эрдели описал настороженную реакцию офицеров-добровольцев на так называемых астраханцев – офицеров, которые вели агитацию за вступление в монархическую и прогерманскую Астраханскую армию. Как и другие вожди-основатели Добровольческой армии, считал, что монархические лозунги только отпугнут от движения тех, кто готов встать под ружье, и население. К нему пришел за советом гусарский офицер Павлов. Того зовет к себе под знамена, к астраханцам и калмыкам, князь Дондуков. У этого ополчения окраска прямо монархическая, а потому Павлов сомневался. Причины колебаний Эрдели не сообщил, но отметил, что офицеры-монархисты среди добровольцев есть, и их немало, но далеко не большинство[93].

У самого Эрдели отношение к царю было чисто личное: он вспоминал его в молитвах добрым словом, ведь тот ему помогал в жизни и советом, и деньгами, и продвижением по службе. Иван Георгиевич благодарен царю за все, в том числе и за встречу с Марой, так как если б он не был бы в свите, то не был бы на том балу. Когда узнал о смерти царя, записал в дневнике: «А жену его, стерву, не жалко, а его безумно жалко»[94]. Между Эрдели и Александрой Федоровной существовала взаимная антипатия. Императрица писала в письме мужу 11 ноября 1915 года: «…Я бы лично не слушала Эрдели, он человек неважный и завистливый…»[95]

Можно ли считать Эрдели уже немонархистом? Наиболее полно о его взглядах в этой связи может рассказать этот отрывок:

«Соберется это Учредительное собрание, или без всякого собрания власть попадет в руки монархистов, или как-либо иначе, не знаю, но идея созыва правового Учредительного собрания – правильная, и все партии государственно мыслящие не могут нас упрекнуть за это, а, наоборот, должны быть согласны с этой идеей – чувствую, что с приближением нашим к Новочеркасску потребуется работа в России, в больших городах для ознакомления с тем, что делается у нас, для привлечения к нам, для организации и т. д., а мне хочется попасть в Россию, хочу пролезть в Казань, в Москву, ну куда надо будет, чтобы там заниматься организационной работой. Я устал от войны, а эта деятельность мне будет больше по душе»[96].

Но в эмиграции генерал И. Г. Эрдели состоял членом Союза ревнителей памяти императора Николая II[97]. Это зигзаг, характерный для большинства белоэмигрантов. Чувствительность к либерально-социалистическим идеям, которая действительно присутствовала в среде белых в годы Гражданской войны и сменившаяся в эмиграции массовым монархизмом, говорит только о специфическом белогвардейском солипсизме, замкнутости на гипертрофированную офицерскую ответственность перед самим собой.