Книга Хочешь, я тебе Москву покажу?.. - Аркадий Макаров

Та гроза осталась в моей памяти ещё и потому, что поутру из-за речки, со стороны «бугров» долго слышался раздирающий душу вопль цыган и их беспорядочное движение. Цыгане выли так громко, что берег обсыпали наши сельчане в попытке узнать – что же случилось? Но цыгане на крики наших женщин не обращали никакого внимания, собирая свой нехитрый скарб в большие крылатые повозки.

Табор снялся весь и одновременно, оставив после себя только кучи недогоревших костров и ничего больше.

А перед тем, ночью, как потом рассказывали, случилось вот что: Юхан, обидевшись, что не удалось увести его любимую цыганскую красавицу-лошадь, затаил в своём очерствевшем сердце страшное.

На одном из отрогов «бугра», на вершине, как раз напротив шатра, где проходила весёлая цыганская свадьба, с давних пор лежало огромное, более полутора метров, колесо от старого, ещё тридцатых годов, колёсного трактора неизвестной марки.

Колесо по ободу было увенчано стальными, в ладонь шириной, острыми шипами, весило не менее центнера и наглухо вросло в землю.

Его бы сдать в металлолом, да всё руки у хозяйства не доходили, а школьникам – не под силу.

В эту самую страшную «воробьиную» ночь Мишка Юхан, безродный скиталец, сузив глаза и закусив губу, исхлёстанный ливнем, скользя и падая, взобрался по мокрой траве на вершину и приступил к делу.

Как ему удалось, потом долго говорили на селе, но он вывернул из травы это самое колесо и пустил с крутого склона на свадебный шатёр.

Колесо перемололо в шатре всё живое и укатилось к самому берегу, где потом долго лежало, отпугивая нас, больших любителей разбогатеть на любом металлоломе.

Утром в светлом прозрачном воздухе из-за реки слышались такие горькие и скорбные причитания, что сельские бабы поспешили на берег узнать, что же такое ночью случилось, и кого так безысходно оплакивает табор? Но на всполошённые крики наших женщин цыгане не отвечали.

Мы, мальчишки, засучив штанишки, поспешили вброд по мутной после грозы речке, посмотреть на плачущий и суматошный табор.

Лучше бы мне этого не делать.

После я несколько лет мучился страшными видениями растерзанных окровавленных человеческих тел, и не мог спокойно переносить даже безобидные грозовые ночи. Детская память безжалостна. Она в резких картинах высвечивает, то, что можно бы забыть…

В живых из шатра осталась только свадебная пара.

Дело в том, что по старым цыганским обычаям, первую брачную ночь молодые должны провести не в шатре, а в повозке, под высокие подушки которых сваты прячут витой кожаный кнут и уздечку – для порядка и умножения природы. А обычаи у весёлого говорливого народа более чем жёсткие. Девочек старались выдать замуж как можно раньше, чтобы избежать смертного позора. И позор этот страшен своей неотвратимостью: если невеста окажется не цельной, тогда весёлая свадьба превращается в средневековое чудовищное действо. На отца новобрачной родители жениха надевают рваный хомут, впрягают в повозку и гоняют повозку с гостями до тех пор, пока несчастный исхлёстанный кнутами родитель, не повалится замертво к ногам гостей, вымаливая пощаду. Так рассказывали.

Поэтому, когда родятся девочки, их с малолетства сватают и выдают замуж.

Может, что изменилось с тех пор, не знаю, но тогда…

Любите и размножайтесь!

Колесо судьбы прокатилось мимо. Первая постель новобрачных стала спасительным кругом молодой паре в ту страшную грозовую ночь, которую я теперь почему-то пережил снова, дрожа от нахлынувшей на меня стихии в таком тихом и домашнем лесу.

Кочевой табор не стал обременять строгих районных начальников следствием по этому делу. Цыганские повозки растворились в густой дорожной пыли, навсегда исчезли в русских просторах.

Больше на той стороне реки, на её заливных лугах, никто шатров не ставил, не гомонил и свадеб не справлял.

Вместе с цыганами исчез и затравленный подранок войны безродный Мишка Юхан. С тех пор его тоже никто так и не видел.

Я не знаю, почему мне тогда, на дереве, под хлёсткими дождевыми струями и оглушительным железным грохотом небес, вспомнилось моё детское представление о жизни и невозвратности времени. Нельзя воскресить весёлых шумных свадебных цыган, нельзя вернуть Мишку Юхана, и даже нельзя вернуть меня самого – того босого, наивного, так завистливо глядящего на ловкого удачливого малого, поселившегося у нас неизвестно откуда и с каких краёв отгремевшей войны.

Спаси и сохрани!

И вот я, по-обезьяньи сидя на дереве – неслух и непочётчик своих родителей, сельский олух Царя Небесного, – дрожа от холода и страха, вспоминая путаные слова молитв, молился и молюсь, чтобы мне на этот раз повезло в жизни и молнии не достали бы меня, и гроза бы меня не расшибла.

Летние ночи тем и хороши, что рассвет приходит неожиданно и сразу: только что перед глазами стояло сырое мохнатое и чёрное, а вот уже – радостное и светлое, голубое и белое.

Гроза, хлеставшая меня всю ночь, ушла с тем же шумом и грохотом, с каким и приходила. Она затихала вдали, как уходящий поезд, раздвигая бездонный простор неба и света.

Внизу, как пара голодных волчат с разинутыми глотками из отяжелевшей после ливня травы выглядывали мои сапоги. Надо спускаться. Тело от долгого напряжения было чужим и непослушным. Просунув ноги в ремённое кольцо, я, превозмогая боль во всех суставах, попытался зацепиться за ствол, но все мои усилия были напрасны. Ремень оскальзывал по мокрой сосновой коре и не мог представлять опоры. Руки, которыми я изо всех сил обнимал дерево, не выдержали и я, обдирая пузо и ладони, стремительно съехал на землю.

Несмотря на ссадины и боль в ступне, мне стало весело и радостно. Господи, хорошо-то как!

В такие несовершенные годы всяческие, даже опасные приключения, переживаются легко и беззаботно. Сидел, как горилла на дереве, а теперь снова, как человек, стою на двух ногах.

Выплеснув из кирзачей воду, я продел пояс в матерчатые ушки на голенищах, закинул сапоги на плечо и огляделся. Куда идти? Вот она – дорога, но она в два конца. Вспомнил – вчера с кордона мы ехали на свой участок, и солнце было с левой стороны, если так, то, чтобы попасть на кордон теперь солнце должно быть справа. И я пошагал по мокрому утрамбованному дождём песку, как по асфальту, сожалея лишь о том, что вчера подвёл с выпивкой мужиков. До сих пор, небось, ждут. Обиделись…

Дорога приятно холодила босые ноги, идти было легко и свободно. Правда, есть хотелось всё больше и больше. Там на дереве, я совсем забыл про еду, а теперь она напоминала мне резким приступом голода. Глаза так и шарили по сторонам – где бы что-нибудь ухватить.

Где-то, когда-то я читал, что на Дальнем Востоке молодые побеги, папоротника и бамбука употребляют в пищу. Но бамбук у нас не растёт, а вот папоротник – пожалуйста.

Как раз в тени разросшейся рябины лопушисто крылилась своими резными побегами молодая, судя по свежей зелени, кустистая поросль папоротника. Вот – то, что надо!