Книга Рядом с алкоголиком. Исповедь жены - Катерина Яноух

Алкогольный туман никак не рассеивался. До прозрения было далеко. Я по-прежнему пыталась защищать Рихарда от него самого и от всех неприятных правд. Пыталась обелить его перед самим собой. Я так страстно желала, чтобы он был здоров. Чтобы оставался трезвым. Но это давалось с трудом, а моя собственная болезнь прогрессировала. Я все больше запутывалась в своей собственной зависимости.

Отрицание и оправдание. Самые ужасные симптомы поведения того, кто живет с алкоголиком.

Отрицание – страшная вещь. Оно укореняется в вашей душе так глубоко, что вы не способны на объективные оценки, даже если факты говорят о другом. Мой любимый не может быть алкоголиком! Я, к примеру, собственными глазами видела, как Рихард опорожнил большущую бутылку виски. А позже упрямо твердил, что он не мог выпить ее сам. Или что там еще полбутылки оставалось. Знание того, сколько он выпил в действительности, знание алкоголизма вообще причиняло такую боль, что проще было лгать и убеждать себя – это надуманная проблема. Ее просто нет.

Оправдание тоже не радость. Я была полна рвения заботиться о бедняжке-алкоголике, который сам не справится, я хотела помочь ему. Но своим постоянным вмешательством я полностью лишила Рихарда чувства ответственности. На некоторые последствия своего пьянства он даже не реагировал. Если человек может упиться в стельку и ему ничего за это не будет, какой урок он извлечет? Что напиваться в стельку – это норма. Но тогда я этого не понимала. Только позже я обнаружила, что жены алкоголиков часто звонят мужу на работу и сообщают, что он приболел, в то время как он отсыпается дома после запоя. Что любящие подружки отправляются на вечеринку одни и рассказывают, что их милый, то есть алкоголик, слег с гриппом и ему плохо.

Рихарду никогда не приходилось что-либо объяснять. Обычно задачу оправдания я брала на себя.

Я понятия не имела, что тем самым оказываю ему медвежью услугу.

Или имела?

Возможно.

Но и в этом случае все соответствовало общей модели поведения.

В отрицании я стала спецом. Ежедневно приходилось отрицать многое. Было так чудесно не видеть реальность и делать вид, что все идет как надо. В то время я часто встречалась с воспитательницами садика и болтала с ними о том о сем. Мне нравилось прогуливаться с Мирандой, спящей в коляске, рассматривать птиц на площади, наблюдать, как весна медленно переходит в лето. Миранда все больше обходилась без сна, видя меня, смеялась, и я ей отвечала улыбкой, но иногда чувствовала, что моей улыбке не хватает искренности. Как будто я задавалась вопросом: а чему улыбаться? Чему радоваться? Своей прекрасной дочери, конечно. Но что дальше? По существу, в моей жизни не осталось ничего, чему можно было радоваться.

Я надеялась, что боль, которая ни на миг не отпускает, со временем утихнет. Только бы Рихард бросил пить. Только чтоб на выходные не случилось запоя! Только чтоб…

Ах, больше вроде ничего и не надо.

7

Алкоголь поселился у нас надолго и устроил себе в нашей жизни собственный комфортный уголок. Взял власть в свои руки. В обычные дни недели это не было так заметно. Нет, Рихард не был беспробудным пьяницей, какие описаны в литературе. Таким, которые, придя домой, орут и бьют домашних, потом рыгают прямо на пол в гостиной и спят в собственной моче. Он все еще в основном пил вне дома. Я никогда не видела, чтобы его рвало. Он не угрожал ни мне, ни детям. Как раз наоборот. Детей он любил, по крайней мере всегда к этому стремился. Но алкоголь – жестокий тиран. Ему не нравилось, что Рихард делит свою любовь к нему с любовью к людям. Требовал для себя исключительности, и Рихард уже скатился так низко, что потерял способность сопротивляться ему. Разве можно? Алкоголь незаметно подкрался и своими щупальцами опутал всю нашу жизнь. Болезнь разъедала Рихарда изнутри, и я тоже заразилась. Насквозь прогнившая парочка. Внешне благополучная семейка с малыми детьми. Внутри же копошились черви.

В детском саду Йоахима считали очень спокойным ребенком. У Эдварда обнаружилось незначительное нарушение тонкой моторики, но в остальном, как мне сказали на квартальном родительском собрании, у моего первоклассника нет ничего, вызывающего беспокойство. Мой первенец был всегда дружелюбным и компанейским мальчиком. Он мог вспылить, но проявлялось это только на словах. В целом прилежный мальчик. А Миранда? Это был самый послушный и самый милый ребенок в мире. Я ее так любила! В дни, когда я едва не сходила с ума, она была для меня утешением.

Но, может быть, и тогда еще ситуация не была серьезной? Если детишки развивались нормально, если у них не было признаков стресса или нервозности, может быть, это означает, что я сгущала краски? Что если я просто обычная истеричка, не желающая позволить Рихарду спокойно трудиться в его клубе? Требующая от него бросить пить, во что бы то ни стало.

– Я иногда с удовольствием выпиваю виски, – разъяснял Рихард в ответ на мои настоятельные просьбы. – Мне от этого хорошо, я чувствую подъем творческих сил.

Я засомневалась. А вдруг прав он, а не я? Вдруг это моя большая ошибка? Может, меня и в самом деле подводит здравый смысл… Ведь пьют все. Все! Почему это именно мы должны жить так, будто алкоголя не существует? Во время наших дискуссий и ссор Рихард умел засыпать меня своими аргументами, и мои сомнения усиливались.

Но позже наступили времена, когда все сомнения развеялись и я обрела уверенность, что больной он. Несмотря ни на что.

Это случалось ночью, когда он возвращался домой. Отвратительный запах. Красные невидящие глаза. Моя ненависть, вырвавшаяся наружу и грозившая захлестнуть нас всех. Лед, который начал трескаться, как только я решила, что по нему можно пройти. Раздается треск, расщелины увеличиваются, и темная вода манит в свою успокаивающую и вечную глубь.

Это случалось во время наших ночных ссор. Я угрожала, просила, плакала. Ругала его. Осыпала его всеми мне известными оскорблениями. Простофиля, свинья, пьянчужка, сволочь, кретин, полный ноль, гадина, мерзавец, скотина… Все это я произносила с выражением, патетически, и… мне было неприятно. За такие слова бывает стыдно. Человеку ведь не хочется выглядеть слабым, сегодня ты мученик, завтра насильник. Но я верила в то, что имею право оскорблять его, раз он меня так обижал, раз не хотел бросить пить, хотя я его просила на коленях.

И как только я могла верить, что Рихард ради меня бросит пить? Ах, если бы кто-нибудь отвел тогда меня в сторонку, погладил по голове и по-дружески отчитал: «Ну что ты, девочка, разве ты можешь предложить ему что-нибудь взамен? Нечто такое, что может пересилить столь сладкий яд, каковым является алкоголь?» Логика вроде ясна: если ты любишь меня, значит, перестанешь делать мне плохо… На самом деле, формулы, придуманные человеком, не действуют на алкоголь – наше домашнее животное, которое нежилось в тепле, излучаемом нашими телами, которое росло и крепло от нашего отчаяния. От предательства, недоверия и обвинений. В такой среде алкоголь чувствует себя как сыр в масле.

Иногда нам казалось, что мы свободны, но убийственная жидкость просачивалась в наше кровообращение, разносила инфекцию по всему телу. У меня не хватило ума вовремя испугаться. Я все еще считала, что главное состоит в том, любит меня Рихард или нет.