Книга Дороже жизни - Наталия Вронская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плещеева вынесли без чувств из пыточной камеры.
И караульных послали в дом Обресковых, за Натальей Петровной…
Когда солдаты пришли за Наташей, в доме поднялся страшный переполох, Аграфена Ильинична не вынесла, сомлела, и дворня носилась вокруг нее. Петра Николаевича дома не было, объяснить и защитить женщин некому было.
Наташа держала себя в руках: только яркий румянец, а затем сменившая его бледность выдавали ее состояние. Ей позволили только накинуть верхнее платье и не медля увезли из дому.
В карете она, все-таки не выдержав, потеряла сознание и очнулась уже на соломенной подстилке в камере.
Тут у нее была возможность поразмыслить обо всем произошедшем. Холод и сырость пробирали ее до костей, она стала дрожать и услышала, как ее собственные зубы стали выбивать дробь. Она поднялась с пола и пересела на низенькую лавку, стоявшую у стены.
И вот только туг Наташа испугалась по-настоящему, хотя она только предполагала причину своего заключения, но пока не могла быть ни в чем уверенной.
Через некоторое время, которое показалось ей вечностью, дверь отворилась, и в ее камеру взошел караульный, неся с собою низкий табурет. В Наташе проснулась робкая надежда, что сейчас все объяснится и, быть может, это страшное происшествие рассеется как дым.
Караульный меж тем вышел, и вошел мужчина в богатом камзоле и парике, со странно дергавшимся лицом. Он уселся на табурет и пристально взглянул на девушку.
— Догадываетесь ли вы, сударыня, о месте вашего пребывания? — медленно проговорил он.
— Нет, — только и имела силы ответить Наташа.
— Тайная канцелярия… А я — граф Шувалов…
Наташа вспомнила, что говорили при дворе об этом человеке, не знавшем ни к кому жалости, и теперь просто умирала от страха, вглядываясь в странное лицо Шувалова.
— Зачем я здесь? — пробормотала девушка.
Шувалов усмехнулся.
— Ты, что ли, подговаривала Плещеева занять трон? — неожиданно спросил он.
— Я? Трон? Это неправда…
— А он говорил, что ты… Что будто ты — царская племянница и хотела занять принадлежащее тебе якобы по праву место… Это было?
— Нет, нет… Я не говорила этого…
— Значит, все неправда… Плещеев говорил, что есть у тебя некие доказательства твоей причастности к царскому роду.
Наташа замерла. Вот о чем ее предупреждали и мать, и Нарышкины. Вот теперь она поплатится за все: за глупость свою, за доверчивость. Но как мог Александр все это рассказать? Он же клялся сохранить все в тайне.
— Такие вещи, — внезапно произнес Шувалов, — держатся в тайне. Любовник твой в хмельной компании хвастал, что роднится с царской фамилией. А тут, под пытками, доложил то, о чем умолчал ранее…
— Под пытками…
Строки из письма матери так страшно материализовались и вступили в жизнь, как пророчества. Теперь и ее ждала страшная участь.
— Да, под пытками люди становятся ох как разговорчивы… Но ты не бойся, пока я пришел только поговорить с тобой. В комнате твоей произведен был обыск и найдены некие бумаги, которые говорят…
Шувалов вгляделся в бледное лицо собеседницы.
— …Которые говорят о твоем происхождении. Если это ложь, то за такую ложь положено отвечать… Ежели правда, то и за это придется ответить. Сложное дело, — прибавил он. — Решать его будут те, до кого оно напрямую касается.
Граф поднялся.
— Пока ты, сударыня, будешь находиться здесь, а дело твое будет разбираться… Да, разбираться… И не мною…
Он отвернулся, не дожидаясь никакого ответа, и медленно вышел из камеры. Караульный зашел и вынес табурет.
Наташа медленно сползла на пол и заплакала.
Петр Николаевич, вернувшись домой, застал домочадцев в ужасном состоянии. Аграфена Ильинична уже опамятовалась и теперь дала волю неудержимым слезам. Дворня, женская ее часть, рыдала, как и хозяйка, мужская половина была совершенно обескуражена такой женской слабостью и также пребывала в ничегонеделанье.
Петр Николаевич с трудом добился от жены объяснений, но ничего не понял. Он уяснил только, что дочь его увезли двое солдат и офицер, что увезли ее в Тайную канцелярию (при этих словах Аграфена Ильинична страшно побледнела и чуть было вновь не лишилась чувств) и что теперь совершенно неизвестно, что с нею будет.
Обресков оставил жену, ушел в свой кабинет и там, в тишине, крепко задумался. Ситуация была странной и опасной. Чем такое происшествие могло грозить Наташе, а следом и всей семье было ясно, как Божий день. И это повергало его в страшное смятение. С другой стороны, при дворе уже бывало такое, когда какую-либо из дам или девиц забирали в Тайную канцелярию, но происходило эта только из-за их длинного языка и короткого ума, и оканчивалось обычно хорошим внушением от Шувалова, но не наносило вреда ни здоровью, ни семейству оной дамы или девицы.
О Наташе что-то подобное трудно было подумать: она мало бывала при дворе, а когда бывала, вызывала неизменно милость императрицы. Так что же могло произойти? И как это выяснить, к кому обратиться, чтобы не причинить еще большего вреда ни дочери, ни себе?
В дверь постучали.
— Кто там? — Обресков был раздражен неожиданной помехой его мыслям.
— Барин, там господин Нарышкин пожаловали, Василий Федорович, — доложил слуга.
— Да что еще? Что ему нужно?
— Петр Николаевич, простите за своевольство…
Оказывается, Нарышкин уже поднялся и стоял в дверях его кабинета.
Обресков нахмурился: такое самовольство было большой дерзостью.
— Я слышал от прислуги, что произошло, — начал молодой человек.
Петр Николаевич отвернулся к окну и резко спросил:
— А вам-то что до этого за дело?
— Я… Я люблю Наталью Петровну. И ее положение… Вы не можете не понимать, как оно волнует меня!
— Любите… Что теперь можно сделать? Чем может помочь ваша любовь? — Обресков был совершенно подавлен.
— Вы знаете, я в дружбе с Иваном Шуваловым, а он ныне в фаворе…
— Да, и что?
— Я могу через него все узнать…
Обресков повернулся к гостю.
— Дельная мысль, Василий Федорович. А вы не боитесь навлечь, на себя гнев Ее Императорского Величества?
— Нет, не боюсь, — спокойно ответил Нарышкин.
Петр Николаевич посмотрел на него и, помедлив, сказал:
— Я был бы вам очень благодарен, ежели б вы узнали о том, что произошло с Наташей… И что теперь будет со всей нашей семьей. Я не знаю, что могло случиться… Не знаю…
