Книга Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева

— Господи! Другой бы сказал, ни в жизнь не поверила.

— Верь не верь, теперь-то какая разница. А вот мог и у меня Пётр Фёдорович родиться. Иной раз раздумаешься и любую вину ему спустишь, всерьёз не разгневаешься — мысли донимают.

— Ну, принц-то о твоих мечтаниях не знал.

— Знал, Аннет.

— Как знал? Объяснение у вас, что ли, было?

— И не одно. Стереглись мы оба как могли. Свитские его помогали. В саду заставой становились. Когда надобно. Перемолвимся словечком-другим и врозь разбежимся. А сердце-то щемит, щемит, ночью сон гонит.

— Так не потому ли принц так долго в Петербурге прожил?

— И потому тоже. Всё надежды не терял: уж если не батюшка, то матушка покойница решение переменит. Матушка бы и переменила, да уж тут на часах Александра Данилыч стоял.

— И к чему ему было тебя обездоливать?

— Я здесь, Анетушка, ни при чём. Светлейшему надо было поскорее от Аннушки избавиться. Из границ наших российских её выслать. Ведь все знали: ей, ей одной батюшка державу завещал. Если б Федос преосвященный да кабинет-секретарь Макаров не словчили, завещания не припрятали, быть бы на престоле нашей Аннушке.

— Господи, голова кругом! Государыня, Лизаветушка, а Анна Петровна супруга-то своего богоданного любила ли?

— У неё спросить бы надобно. Никто из нас в жизни слова лишнего не говаривал. Только на мой разум, не хотела она его.

— Выходит, другого на уме имела?

— Чего уж покойницу тревожить: имела — не имела. О принце не думала — так прямо мне и признавалася.

— Как она, жизнь-то, повернуться умеет — хуже злой мачехи. Что ж теперь с Петра Фёдоровича-то спрашивать. Одно слово — нелюбимый.

— Вот глупость и сболтнула, Анна Карловна. Нужный он был, куда какой нужный в принцевом семействе, а это получше, чем любимый. Должно коронованное семейство наследника иметь — и весь разговор.

— Ой, правда, государыня, правда. Да и то сказать, матери-то наш Пётр Фёдорович не видал — при родах померла, а отцово воспитание, известно, доброте не учит.

— Да ладно тебе, графинюшка, в рассуждения пускаться. Глядишь, с лица спадёшь, румянца лишишься. Пожалеешь, да поздно будет. Лучше скажи, как там моя крестница? Ведь она с великой княгиней дружбу водит. Часто ли в Ораниенбауме бывает?

— Не часто. Распри у неё с крестным, с великим князем. Катерина Романовна у нас строптивая. Любому свою правду в глаза сказать норовит. Великий князь по крестному родству всё ей спускает, иной раз лишь скажет, чтоб слишком далеко не заходила, вот тогда она там и перестаёт бывать.

— Да уж с воронцовской породой не больно сладишь. А как она ладит с сестрицей Лизаветой Романовной?

— Воюет, государыня. Требует, чтоб я с Лизаветой поговорила, да и Михайле Илларионовичу покою не даёт: пусть пристыдит, на место поставит. А Михайла Илларионович без твоего указу за дело такое браться не хочет. Вот мне и велел у тебя доведаться.

— Не надо ему, канцлеру, в такое дело мешаться. Пусть в своём котле сами варятся.

— Как ни говори, государыня, а всё семейству нашему неприятно. Стыд один. Может, выслать Лизавету Романовну в деревню куда? Чтоб Роман Илларионович к себе дочку забрал?

— Бог с ней, Аннет. Так-то ведь на виду да на слуху все, а то иную зазнобу племянничек заведёт, к ней и подступу не будет. Крестница-то моя, говоришь, спуску ему не даёт?

— Не даёт, государыня. Да вот только с великой княгинюшкой всё шепчется. В покоях им неспособно, так теперь в саду уединиться норовят. Невашин сказывал, по аллеям ходят, за ручки держатся. Чисто подружки какие. Да и то сказать, в саду не в пример лучше, чем в солдатских палатках.

— Каких ещё палатках — час от часу не легче!

— Неужто не доносили тебе, государыня? А как же! Пётр Фёдорович последним временем распорядился все церемонии придворные в особых палатках проводить. Духота, вонь, даром что по стенкам всё зелёными ветками изукрашено.

— Свинья грязь всегда отыщет, ничего не скажешь. А о чём Катерина Алексеевна с крестницей толкуют, не известно ли?

— Как не известно! О книжках французских новомодных. Филозофических! Не знаю, откуда великая княгиня оные получает, а Катеньке, сама знаешь, Иван Иванович присылает.

— Пусть присылает, лишь бы меня науками своими донимать не вздумал. Ох уж этот мне Шувалов!

* * *

К.Г. Разумовский, Г.Н. Теплов

Всем известно — не ладит Кирила Григорьевич Разумовский с Петербургом. Не то что не ладит, лишних встреч с императрицей не ищет. Недомогать стала, больше к придворным присматриваться. Былому красавцу, что когда-то чуть великой княгине голову не вскружил (а может, и вскружил — кто знает!), ненароком приволокнулся, каждое слово в строку ставить стала. И то верно, братец старший уже не в чести. Давно покои свои дворцовые Шувалову уступил — заступиться в случае чего некому.

О загородном доме давно позаботился, хоть природа петербургская и не по сердцу. От сырости ёжится, от ветров лютых и вовсе из дому не выходит. Зато в оранжерее всегда посидеть любит. Слуги знают — тревожить нельзя. Но тут случай особый: как на пожар Григорий Николаевич Теплов из Петербурга собственной персоной примчался. Лицо озабоченное:

— Кирила Григорьевич, батюшка, насилу тебя сыскал. Ишь в какую чащобу да духотищу забрался — не докличешься!

— Да ты что, Григорий Николаевич? Что за спех за такой! Часу не прошло за обедом вместе сидели. Какая надобность такая?

— Ехать, батюшка, надо. Бесперечь в Петербург ехать.

— Случилось что? Зачем мне Петербург?

— Случилось, Кирила Григорьевич, — нарочный прискакал. Государыне императрице плохо.

— Как плохо?

— Думали, кончается. Восьмого, вишь, сентября как в припадке зашлась, без малого всю ночь в чувство привести не могли. Глаза закатились — белки одни видны. На губах пена. Кровавая.

— О, Господи! С чего это? Огорчение какое?

— Да мало ли их в жизни огорчений-то. Из них одних жизнь человеческая соткана. Тут, батюшка, другое: не пришёл ли нашей государыне срок? Судьбу-то не обманешь. Хоть какого молодого аманта ни заводи, только век укоротишь.

— Брось, Григорий Николаевич, не нашего ума это дело. Главное — дальше что?

— Известно, что. Каждый по своему разумению поступать кинулся. Кто поглупее — в слёзы, кто поумнее — нового хозяина искать. Мой корреспондент доносит, что канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин в войска, что в Польше стоят, приказ послал действия военные приостановить. И ещё — с великой княгиней связался. Её руку держать решил.

— Ну, эта лиса не промахнётся. Знать, впрямь дела у государыни матушки плохи.

— Плохи, граф, плохи. Да вы не торопитесь, я уж прислуге приказ отдал собираться да лошадей закладывать. В такой час гетману всея Малороссии никак не мочно в стороне оставаться.