Книга Не оглядывайся назад!.. - Владимир Максимов

Ноги, как и руки, я почти уже не ощущал. Будто их не было вовсе. Всё тело тоже одеревенело и плохо слушалось меня. Невыносимо было, стоя почти по грудь в воде, ждать, пока куртка примёрзнет ко льду. К тому же было не так морозно и «намертво» приморозить рукав было совсем не просто. А вот намертво замёрзнуть, стоя так, с вытянутыми руками, было гораздо реальнее.

Река по-прежнему с упорством маньяка-садиста старалась оторвать от грунта ноги.

Я видел, как красные разбухшие пальцы рук скребут по снегу, но всё же вместе с рукавом постепенно отползают по льду.

«Куртку надо снять. Одна она примёрзнет быстрее…» – уже почти бессознательно дал себе команду.

Довольно быстро я сумел расстегнуть нижние, находящиеся в воде, пуговицы. С верхней пришлось повозиться. Пальцы едва слушались меня, а петля от мороза склеилась. К счастью, пуговица переломилась пополам, и полы куртки обрели свободу, тут же превратившись в парус, надув который, течение снова оттащило меня от края этой нерукотворной, вытянутой метра на три в длину лунки.

Полностью снять куртку мне удалось лишь на её середине, где вода доходила до пояса.

Я постарался выбросить её, обмякшую в воде, но ставшую такой тяжёлой, на лёд, чуть сбоку от себя. И это мне удалось.

С воскрешающей надеждой отметил, как она тяжело и плотно припечаталась к чистому в том месте льду.

К куртке тут же подскочил Шайба и, схватив зубами за торчащий клапан кармана, попытался оттащить свою «добычу» от промоины.

– Фу-у… Назад… – тихо прохрипел я, и пёс отскочил в сторону. Не от моего «окрика», а от того, что ему, скорее всего, просто не понравилось это «мокрое дело». Отскочив от куртки, он, урча и наслаждаясь пассивным сопротивлением винтовки, потащил по льду её, ухватившись за ремень и вычерчивая мушкой ствола извилистую линию…

Ухватившись за обледенелое, хрусткое сукно, я вновь попробовал вытянуть тело наружу.

Теперь мои плечи и грудь почти полностью легли на куртку, примёрзшую ко льду. Однако ноги всё ещё находились в воде. И у меня, казалось, уже не было сил: ни проползти хоть немного вперёд, ни поднять их над водой…

К счастью, река меня больше не держала полностью в своих цепких «объятиях». Пока у нас была ничья…

Я стал подзывать к себе Шайбу, незнакомым ни ему, ни мне хриплым голосом. Пёс прекратил свои весёлые занятия и вопросительно взглянул на меня. В вырывающемся из моего горла шипении ему, наверное, трудно было разобрать своё имя.

– Шай-ба… Сю-да… – еще раз позвал я.

Пёс отнёсся к моему призыву настороженно, усевшись рядом с винтовкой, утащенной им от промоины метра на три, и снова недоуменно посмотрел в мою сторону…

А мне было так невыносимо холодно, одиноко и безысходно, что невольные слёзы от жалости к себе покатились из глаз, протаивая бороздки в «коросте» льда, покрывающей лицо, и не сразу замерзая на щеках…

Я попытался шевельнуться, но не смог. Мокрый свитер и куртка теперь составляли единое целое. И это был, пожалуй, самый критический момент, потому что я с полным безразличием к своей судьбе отметил, как безнадёжно устал от борьбы со спокойно журчащей водой, в которой всё ещё находилась часть моего тела… В этот момент мне просто захотелось закрыть глаза и ни о чём не думать. Собрать же разрозненные остатки сил и воли, чтобы что-то предпринять, мне представлялось почти невозможным…

А вот деятельной Шайбиной натуре бездействие, по-видимому, надоело, да и неестественная какая-то недвижимость хозяина ему совсем не нравилась. Он осторожно подошел поближе, принюхался, а потом стал кружиться на одном месте, пытаясь схватить зубами белый кончик своего рыжего пушистого хвоста. Крутясь и взвизгивая от нетерпения, он смещался, почти вплотную приблизившись ко мне. И как только пёс оказался достаточно близко, я крепко, насколько смог, схватил его одной рукой за переднюю лапу. Хотя по-прежнему ни рук, ни особенно той части тела, которая ещё находилась в воде, почти не чувствовал. Будто меня вдруг распилили циркулярной пилой пополам, да так быстро, что я даже боли не успел почувствовать…

Пёс резко распрямился, уперев все свои конечности (передние – в куртку, задние – в снег) и сделал попытку попятиться. Однако это ему не удалось. Он был явно напуган, и такая игра ему совсем не нравилась. Он попробовал куснуть мою руку, однако, едва сжал её зубами (отчего я почувствовал свои пальцы и ещё крепче сомкнул их) тут же, словно извиняясь за дерзкий проступок, лизнул её.

– Ну, Шайбочка, тяни, – попросил я, держа его уже двумя руками за обе передние лапы, переместившиеся теперь на куртку. Когти его задних лап, как в барьер, упёрлись в её бесформенный край.

Пытаясь освободить лапы, пёс что есть силы потянул назад, и я почувствовал, как мой свитер с хрустом отделился от куртки и неохотно продвинулся по её неровности вперёд.

– Шайбочка, ну ещё чуть-чуть, – выдавил я из себя и увидел, как его задние лапы заскользили – уже по льду, – оставляя в лежащем на нём снегу прямые бороздки от не желавших тормозить когтей.

Чтобы пёс не снёс меня в воду, я разжал пальцы, и он тут же проворно отскочил в сторону. Но самое главное он всё-таки сделал…

Лёжа теперь уже почти всем туловищем на льду, я вспомнил про нож. «Как же я мог забыть о нём?»

Немного отдышавшись, вытянул его из берестяных ножен и, стараясь побольше размахнуться, ударил сверху вниз, стараясь воткнуть под углом, чтобы с его помощью потом ещё хоть немного подтянуться, окончательно освободив неподъёмные ноги из воды. И вновь мне удалось продвинуться вперёд.

Ещё несколько зацепов ножа, после каждого из которых в лицо летело мелкое крошево льда, и теперь только носки моих ул ещё находились в реке…

Шайба, стоя в стороне, настороженно поглядывал на меня, поджав хвост и, видимо, ожидая новых неприятностей…

Опершись руками в лёд, хрустя одеждой, я встал…

Ресницы, волосы, лицо – всё было покрыто тонкой коркой льда. Нестерпимой болью ломило уши. Я попробовал растереть их ладонями, но боль от этого только усилилась. И этот острый болевой импульс окончательно вернул меня к действительности.

«Надо двигаться, нельзя стоять!»

С трудом согнувшись, я снял у́лы. Шерстяные носки выжал, а раскисшие травяные – выбросил.

Ноги были безжизненно белы и на них было страшно смотреть. Я стал мять их руками и порадовался тому, что почувствовал лёгкую боль, исходящую от них.

Быстро надев обувь, я из сухой травы, собранной под нависшим берегом, где не было снега, соорудил на голове что-то вроде копёшки, стараясь прикрыть ею лоб, уши, верх головы.

Мелкашку оставил там же, в сухом месте. Куртку ото льда отдирать не стал. Во-первых, чтоб не тратить силы, а, во-вторых, чтобы не сломать её.

До зимовья мне предстояло бежать больше двух километров.

Спрятав кисти рук под мышки, я побежал. Хотя моё неуклюжее и отнюдь не быстрое передвижение в ещё скрипящих ледяной коркой суконных штанах вряд ли можно было назвать полноценным бегом. Но так или иначе я всё же продвигался в сторону зимовья, чувствуя, что начинаю постепенно согреваться…