Книга Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

— Глупая история. Расскажи другую.

— Эстер, сейчас мы отведаем чего-нибудь вкусненького.

— Ну, папа!

— Да?

— Что значит — подластиться?

— Мм… Ну, например, если ты говоришь, что любишь меня, только потому, что мне приятно это слышать, значит ты решила подластиться.

— Но я же люблю тебя.

— Это я только к примеру, малышка!

У перекрестка перед шоссе их остановил красный сигнал светофора, с явным дефектом автоматики, поскольку его включал полицейский в булыжно-серой униформе. Они оказались в так называемом Апостольском квартале старой части Якобсрота, неподалеку от площади Двух лун. Теперь Маттейштрассе выгибалась еще круче, и прохожим, перед которыми она стелила свои тротуары, на пути вниз, приходилось сильно напрягаться, чтобы отражать спинами натиск сухого ветра. Эта пантомима весьма развеселила девочек.

Маттейштрассе — главная артерия города на холме и вместе с тем — воображаемая граница между районами Св. Якоба и Рота. А также — разделительная линия менталитетов и доходов. Если на холодной, северной стороне холма (эпитет «санкт» здесь проглатывают, а себя называют не иначе как якобинцами) преобладает малоимущее население с изрядной долей выходцев из других стран, то южная половина пригрела мелкую и крупную буржуазию, промышляющую вышивальным и ткацким делом. Разумеется, границы эти зыбки, в обласканные солнцем последние дни недели и стар и млад валом валят наверх, в старый город, и фланируют по площади Двух лун. Это — сердце городка с сорока тремя тысячами жителей. Если взглянуть на аэрофотоснимок площади, хранящийся в кадастровом отделе городской управы, то площадь — при толике воображения — и впрямь покажется похожей на сердце.

Амброс припарковал машину у церкви Св. Урсулы, площадь тогда еще не была объявлена пешеходной зоной. А если бы и была, это вряд ли смутило бы Амброса. Они вышли из машины и преодолели путь через продуваемую сильным ветром площадь до кафе-мороженого Густля. Хозяин заведения в здании старейшей прядильной мастерской города не мог пожаловаться на отсутствие клиентов, особенно в тот день. Здесь выстроилась очередь из малышей и юнцов, чьи пересохшие глотки жаждали лакомой прохлады, а за витриной с сияющими всеми цветами радуги тортами рук не хватало.

— Знаете, что раньше было в этом доме? — обратился Амброс к своим мотылькам. — Тут был магазин. «Латур одевает мужчин». Два года назад. Как летит время!

Не успели девочки и глазом моргнуть, как он уже очутился у прилавка с порционной ложкой в руке и громогласно призвал пропустить юных дам вперед.

Густль из мороженицы Густля все еще улыбался, отвечая на приветствие наседающего на прилавок клиента. Потом ложка выпала у него из рук, канув в сверкающий фиолетовым глянцем бачок с вишневой подливой.

— Что вы тут делаете? — послышался его сдавленный, должно быть, из-за больных связок голос.

— Которое тут фисташковое? Это?

— Нет.

— Это?

— Следующее.

— Благодарю. Знаете, лучше я вам сразу скажу. Платить я не буду. А поскольку я не плачу, то хотел бы по крайней мере помочь вам. Где тут вафельные стаканчики?

— Над вами.

— Премного благодарен.

Баумайстер вручил по стаканчику Мауди и Эстер. А увидев ребенка примерно тех же лет, который был не менее уродлив, чем девочка на полотне Брейгеля «Крестьянский танец», он спросил, чего дитя хочет, и затем исполнил его желание. Исчез он так же внезапно, как и появился. И когда по-детски распахнутые глаза Густля снова повзрослели, было уже поздно принимать какое-либо решение. Вора и след простыл.

— А сейчас мы навестим милейшую Таню Нагг, — сказал Амброс.

Через несколько минут он в сопровождении своих сладкоежек вошел в очень узкое помещение книжной лавки фрау Нагг.

— Мое почтение, уважаемая фрау Нагг!

И он весело сверкнул своими голубыми глазами, глядя на сморщенное, угрюмое существо с сальными волосами.

— Ваш Пехт валяется у меня уже больше месяца, — сказала она с таким выражением, будто только что упустила свой поезд.

— Ах, да, Пехт! Старина Пехт. Давайте же его сюда. А я подберу ему компанию.

В этот момент сильный порыв ветра распахнул легкую остекленную дверь лавки и сдул с прилавка всю картотечку Тани Нагг. Амброс, не растерявшись, мигом подскочил к двери и захлопнул ее.

— Посмотрите, что вы наделали! Это вы виноваты! Не могли дверь закрыть как следует.

— Сию же минуту все поправим, дорогуша. Дети, сюда! Поможем фрау Нагг.

— Ничего не трогать! А то мне после вас не разобраться.

Она вышла из-за прилавка, и ее фигура казалась еще более приземистой, что Амброс отнес на счет ее черного рабочего халата до пят, в котором она выглядела так, будто ее упрятали в церковный колокол. Она опустилась на колени и, что-то бормоча, принялась собирать карточки. Тем временем Амброс пробегал глазами полки, вытаскивая книгу за книгой и локтем ровняя ряды. Он заставил, даже вдохновил детей следовать его примеру и громоздил альбомы на подставленные ими липкие от мороженого ладошки.

Увидев такой размах покупательских намерений клиентуры, фрау Нагг слегка зарделась, и нежный румянец покрыл ее бледные, как вощанка, щеки. Она оставила в покое свой бумажный ворох, поднялась с пола, осторожно приняла ношу из детских рук, отнесла книги к кассе, быстро вернулась и, прямо-таки расщебетавшись, стала указывать на ту или иную обязательную для прочтения книгу в ее хорошо оснащенной детской библиотеке. Разумеется, в каждом случае испрашивалось согласие любимого и осмотрительного отца. Тот проявил понимание, и в итоге на прилавке выросла груда книг, тянувшая на несколько килограммов.

— Да вы просто книжные черви! И это прекрасно. Книги и только книги — истинные друзья! — она, можно сказать, распелась. — А Пехта я к сему прилагаю, господин Бауэрмайстер.

— Слишком щедро.

— Что вы! — И она начала составлять счет.

— Могу я поинтересоваться, почему вы пошли в книготорговлю?

— Что за вопрос! Потому что я люблю книги! Книга — это нечто, нечто… бесценное.

— А люди?

— ?..

— Людей вы любите?

— Вы чересчур непосредственны, господин Бауэрмайстер.

— О, я не хотел лезть вам в душу.

— Вы ничуть не задели меня.

Она отложила шариковую ручку, и ее лицо приняло неожиданно задумчивое выражение.

— Видите ли, я постарше вас. В жизни так часто приходится испытывать разочарования, что верить людям уже духа не хватает. Нет, я не люблю людей. Уже не люблю.

И ее понесло. Сама того не желая, она начала излагать историю своей жизни. Печальной жизни. Полной упущений, полной нерешительных шагов и желаний. Не ее, чужих желаний — матери, мужа, желаний детей, желаний соседей.