Книга В Париже дорого умирать - Лен Дейтон

— Вы плащ не берете? — спросила она Марию.

— Нет, — ответила она.

— Ну, значит, уходите ненадолго, — констатировала консьержка. Поправив очки, она уставилась на меня.

— Возможно. — Мария взяла меня под руку и потащила прочь.

— Дождь снова пойдет, — окликнула консьержка.

— Да, — сказала Мария.

— Сильный, — не отставала консьержка. Она подняла очередной горшок и проверяла пальцем почву.

Летние дожди чище зимних. Зимний дождь сильно бьет по граниту, а летний ласково шелестит листвой. Эта гроза налетела стремительно, как неопытный любовник, и так же быстро кончилась. Листья тоскливо поникли, а воздух сиял зелеными отражениями. Летний дождь легко забыть. Как и у первой любви, лжи во благо или лести, в нем нет ничего плохого.

Бирд с Жан-Полем уже сидели в кафе. Жан-Поль был безупречен, как манекен в витрине магазина, а Бирд выглядел возбужденным и взъерошенным. Прическа скособочена, и бровей почти не видно, будто он побывал вблизи взорвавшегося водонагревателя. Они выбрали столик у перегородки, и Бирд, размахивая пальцем, что-то взволнованно вещал. Жан-Поль помахал нам и прикрыл ухо рукой. Мария засмеялась. Бирд озадачился было, не подшучивает ли Жан-Поль над ним, но потом решил, что нет, и продолжил говорить:

— Простота их утомляет. Обыкновенный треугольник, возмущался тут один из них, будто это и есть критерий искусства. Успех их раздражает. Хоть я почти ничего не зарабатываю на своих работах, это не мешает критикам называть мои работы плохими и считать вызовом приличиям, будто я специально создаю плохие работы, чтобы прослыть несносным. Понимаешь, у них нет ни доброты, ни сочувствия, именно поэтому их и называют критиками. Изначальное значение этого слова «критик» — «придирчивый дурак». Имей они хоть каплю сострадания, то хоть как-то бы его проявили.

— Каким образом? — поинтересовалась Мария.

— Рисуя картины. Именно этим и является живопись — проявлением любви. Искусство есть любовь, критика есть ненависть. Это же очевидно. Видите ли, критик — это человек, восхищающийся художниками, поскольку сам хотел бы стать живописцем, но которому наплевать на картины, — именно поэтому он художником и не является. Художник же, с другой стороны, обожает картины, но не любит художников. — Покончив с этой проблемой, Бирд помахал официанту. — Четыре больших со сливками и спички.

— Я хочу черный, — заявила Мария.

— Я тоже предпочитаю черный, — поддержал ее Жан-Поль.

Бирд, негромко фыркнув, посмотрел на меня.

— Вам тоже черный?

— Да нет, со сливками вполне устроит, — ответил я.

Бирд кивнул, одобряя лояльность соотечественника.

— Два больших со сливками и два маленьких черных, — заказал он официанту.

Официант поправил подставки для пивных кружек, собрал старые чеки и порвал. Когда он ушел, Бирд наклонился ко мне.

— Я рад. — Он оглянулся, желая убедиться, что Мария с Жан-Полем его не слышат. Те беседовали друг с другом. — Рад, что вы пьете кофе со сливками. Черный вреден для нервной системы, слишком крепкий. — Он заговорил еще тише, едва ли не шепотом: — Потому они тут все так любят спорить.

Когда кофе принесли, Бирд расставил чашки на столе, разложил сахар и взял счет.

— Позволь мне заплатить, — сказал Жан-Поль. — Это ведь я всех пригласил.

— Не в этой жизни! — отрезал Бирд. — Предоставь это мне, Жан-Поль. Я знаю, как обращаться с такими вещами, это моя часть корабля.

Мы с Марией бесстрастно переглянулись. Жан-Поль пристально смотрел на нас, пытаясь определить наши взаимоотношения.

Бирд наслаждался снобизмом использования в речи французских фраз. Всякий раз, когда он переходил с французского языка на английский, я точно знал — он делает это лишь ради того, чтобы вставить длиннющую французскую фразу, многозначительно кивая с важным видом, будто мы с ним единственные, кто понимает французский.

— Вы интересовались тем домом, — сказал Бирд, воздев палец. — У Жан-Поля есть отличные новости.

— Какие именно?

— Судя по всему, дорогой, есть какая-то тайна, связанная с вашим другом Даттом и этим домом.

— Он мне не друг! — отрезал я.

— Конечно-конечно, — раздраженно фыркнул Бирд. — Это чертово местечко — всего лишь бордель, что ж еще…

— Это не бордель, — возразил Жан-Поль с таким видом, будто уже это объяснял. — Это maison de passe. То есть дом, куда приходят уже с девицей.

— Оргии, — сказал Бирд. — Они устраивают там оргии. Жан-Поль говорил, там жуткое дело что творится. Наркотик, называемый ЛСД, порнографические фильмы, сексуальные шоу…

Жан-Поль продолжил:

— Там есть приспособления для всякого рода извращений. Скрытые камеры и даже подобие пыточной, где устраивают спектакли…

— Для мазохистов, — закончил Бирд. — Для всяких ненормальных, вы понимаете?

— Конечно, он понимает, — сказал Жан-Поль. — Всем, кто живет в Париже, отлично известно, насколько распространены такие вечеринки и представления.

— Лично я не знал, — заявил Бирд. Жан-Поль промолчал. Мария предложила всем сигареты и спросила Жан-Поля:

— Какой пришла вчера лошадь Пьера?

— У одного их приятеля есть скаковая лошадь, — пояснил мне Бирд.

— Ясно, — ответил я.

— Никакой, — поморщился Жан-Поль.

— Значит, я потеряла сотню новыми, — констатировала Мария.

— Глупость какая, — кивнул мне Бирд.

— Моя вина, — заметил Жан-Поль.

— Конечно, твоя, — ответила Мария. — Я на нее даже не взглянула, пока ты не сказал, что она точно победит.

Бирд снова огляделся.

— Вы, — ткнул он в меня пальцем с таким видом, словно мы с ним столкнулись на тропинке среди джунглей, — работаете на немецкий журнал «Штерн».

— Я работаю на несколько немецких журналов, — признал я. — Но не надо так громко, я не все указываю в налоговой декларации.

— Можете на меня положиться, — ответил Бирд. — Ни гугу.

— Ни гугу. — Я наслаждался старомодной лексикой Бирда.

— Видите ли, — продолжил Бирд, — когда Жан-Поль передал мне все эти потрясающие сведения насчет дома на авеню Фош, я сказал, что, возможно, вы заплатите ему небольшую сумму, если получите достаточно материала для статьи.

— Возможно, — согласился я.

— Готов ручаться — ваше жалованье в бюро путешествий плюс заработки за статьи для журналов… да вы гребете деньги лопатой! — заявил Бирд. — Просто купаетесь в деньгах, а?

— Не жалуюсь, — кивнул я.

— Да уж, наверное, не жалуетесь. Не знаю, где вы их укрываете, чтобы уклониться от уплаты налогов. Под кроватью прячете?