Книга Не отступать и не сдаваться. Моя невероятная история - Дэвид Ренсин

Вытянувшись по струнке, мы стояли во дворе лагеря 4-B в ожидании инспекции. Земля была покрыта снегом, сугробы вокруг достигали десяти-двенадцати футов в высоту.

Минуты на ледяном ветру казались вечностью. Наконец появился командующий. Им оказался Птица.

В книге «Дьявол, наступающий мне на пятки» я описал этот момент так:

Я стоял, вперив остекленевший взгляд в одного из солдат. Буквально за секунду я потерял всякую надежду. В голове проносились мысли: «Что же они со мной сделали! Все тщетно. Выхода нет. Ниже падать просто некуда. Самая жестокая шутка из возможных. Это поцелуй смерти». Я вдруг подумал, что мне никогда не спастись от Птицы.

Ватанабэ прошелся вдоль наших рядов и увидел меня. Его черные глаза впились в мои. Смотреть на него было невозможно, равно как и отвести взгляд. Его губы растянулись в полоумной сардонической улыбке. Он, похоже, нисколько не удивился, увидев меня.

Я не мог позволить себе впасть в отчаяние. Это не в моих правилах. Я решил, что сделаю все возможное, чтобы выжить. Начиная с того момента и до самого окончания войны, когда нас наконец освободили, я в полной мере познал смысл фразы «Не отступать и не сдаваться».

Никому не позволяйте ущемлять ваше чувство собственного достоинства

За два с половиной года, проведенных в японских лагерях для военнопленных, я заметил, что больше остальных страдали солдаты, которые не хотели мириться со своим положением. Нам требовались все наши скудные силы и вся энергия ума, чтобы элементарно дожить до вечера. Парни сами подтачивали собственные ресурсы, отказываясь принимать наш временный (как все мы надеялись) жребий. Я же решил относиться к своему статусу узника как к некоему вызову – словно мне нужно было одержать победу в забеге. И это автоматически ставило передо мной цель. Естественно, я мечтал о доме, семье, но, к сожалению, пока приходилось довольствоваться грубой реальностью.

Я принял как неизбежное ежедневные избиения Птицы, устраиваемые им в Омори, а потом и в Наоэцу. Мне пришлось. Я никогда не жаловался. Меня вырубали ударом, я падал, утопая в крови, поднимался, меня снова сбивали с ног, я снова поднимался… Я ожидал удара. Я бы ни за что не позволил страху сломить меня. Иногда мне требовалось два дня, чтобы прийти в чувство, но я всегда был настроен на победу. Я был несгибаем. Ему ни за что не одолеть меня.

Однажды Птица попросил меня присмотреть за козой, но предупредил: «Если она вдруг сдохнет, сдохнешь и ты». Коза умерла. Я знал, что он мог убить меня, но вместо этого он решил унизить меня. Возможно, он решил, что наконец сломает меня; я не могу знать, что им двигало в тот момент. В качестве наказания я должен был поднять над головой тяжелую деревянную балку и держать ее так до тех пор, пока он не отведет от меня взгляд, – а он все смотрел, смотрел и смотрел.

Меня хватило на тридцать семь минут. Один из заключенных засекал время. Жестоко. Никто поверить не мог в то, что я не сломался, и меньше всех Птица. Может, я бы продержался дольше, но Птица ударил меня в живот, из-за чего я упустил балку.

Жизнь в лагере закалила меня и научила достойно нести выпавшее на мою долю бремя. Это означало не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Как когда-то сказал мой брат: «Неужели одна минута боли не стоит целой жизни, полной славы?»

Но не славы я искал в Наоэцу. Я просто не хотел доставлять Птице удовольствие глумиться над моим чувством собственного достоинства. Никому не позволяйте делать это.

Ненависть – это личное решение

Через много лет после возвращения с войны я как-то выступал в средней школе рядом с домом, а через несколько дней получил целую кипу писем от учеников. В одном из них школьница писала: «После того как вы ушли, я подошла к одной девочке из моего класса, которую ненавидела в течение двух лет, и попросила у нее прощения. Теперь мы с ней лучшие подруги».

Чудесно.

Консультируя трудных подростков, я обнаружил, что лютую ненависть у них вызывали самые разные вещи: сложившиеся обстоятельства, члены семьи, общество, существующие правила, а зачастую и они сами. По собственному опыту я знал, что ненависть способна вызвать извращенное чувство удовлетворения. Но это уловка. Самообман. Ненависть разрушительна – но разрушает она не объект ненависти, а вас.

Ненависть наносит гораздо больший ущерб, чем пьянство. Алкоголизм – это заболевание. Ненависть же – собственный выбор каждого.

Один мой приятель по несчастью потерял ногу в Японии, но пережил лагеря. После капитуляции Японии мы возвращались домой через Манилу и вместе лежали в госпитале на Гавайях. Иногда мы, бывало, ходили на пляж. Этот парень не позволял никому думать, что он инвалид, потому что теперь у него только одна нога. Поэтому иногда мы с ним в шутку устраивали бойцовский поединок. Он был тяжелее и сильнее меня, и зеваки, казалось, получали огромное удовольствие, глазея на то, как мы куражимся.

Когда мы вернулись в Штаты, ему сделали протез, и мы вместе ходили куда-нибудь развеяться – во «Флорентийские сады» или другие рестораны в Голливуде. Парень от души веселился, даже иногда танцевал. В то время мы как ветераны войны бесплатно получали ужин, выпивку – да почти все, что захотим, – при условии, что нам нужно было просто встать и сказать пару слов публике во время антракта. Я часто пользовался этим, так как пресса и фотографы, не дававшие мне проходу, сделали меня кем-то вроде знаменитости.

Звучит здорово, да? Но я прекрасно знал, что на душе у моего друга очень скверно. Со временем это заметили и окружающие. Он демонстративно не ел рис, когда был в лагере, и ни разу к нему не притронулся после окончания войны. Он стал ужасно желчным, и его ненависть росла. В конце концов он начал работать на диспетчерской вышке в аэропорту Лос-Анджелеса, и иногда я заскакивал к нему. Он заводился из-за любой ерунды и обрушивал поток ненависти на японцев, ампутировавших ему ногу, хотя в этом не было никакой необходимости. Может, и так, но ведь прошло уже столько времени. У парня впереди была вся жизнь, но он отказывался жить настоящим или думать о будущем. Ненависть разрушала его.

Поселив в своем сердце недобрые мысли, вы себе же сделаете хуже.

Истинное определение героя

Я никогда не считал себя героем. Я не могу запретить людям говорить то, что они хотят, но всегда держу в голове фразу из Книги Притчей: «Пусть хвалит тебя другой, а не уста твои, – чужой, а не язык твой». (Полагаю, даже Господу удобнее, чтобы кто-то другой занимался пиаром.)

Люди с легкостью используют слово «герой», порой даже злоупотребляя им. В наше время любой, кто сталкивается с какой-либо угрозой, считается героем. Я понимаю это чувство и поддерживаю смельчаков, оказывающихся лицом к лицу с опасностью, таких как полицейские, пожарные, солдаты. Я безгранично уважаю тех, кто жертвует собой ради других, а также тех, кто совершает добрые поступки, независимо от того, является это их прямым долгом или нет, например учителей или врачей. Полагаю, среди нас найдется немало героев, но к себе я это слово применить не могу. Когда я выступаю, скажем, на Дне ветеранов или Дне поминовения[10]и меня представляют как «олимпийца и героя войны», я обычно протестую. Герои и героини, возможно, сидят в аудитории: это те, кто потерял руку или ногу, или мать или отец, у которых на войне погиб ребенок, или кто-то, потерявший брата или сестру.