Книга Убийство на виадуке. Три вентиля - Рональд Нокс

– Так вы имеете в виду, – отозвался Мерриэтт, – что нам надо искать убийцу, которого мы совсем не знаем?

– Этого я не говорил, – возразил Кармайкл, и на его лице возникло странное выражение. – Я имел в виду, что мы должны искать убийцу среди тех, кого мы до сих пор не заподозрили. Если Давенант убил Бразерхуда, это определенно было самоубийство, ибо Давенант и был Бразерхудом. Но по-моему, это невозможно. Все указывает на то, что предполагалось осуществить тщательно продуманный план, которому воспрепятствовал совершенно непредвиденный контрплан.

– Но послушайте, – заговорил Ривз, – значит, если бы изначальный план увенчался успехом, он собирался вернуться сюда и жить дальше под именем Давенанта?

– Напрасно вы считаете, что мне известно все; я ориентируюсь лишь по некоторым признакам. Но должен заметить, что он действительно вернулся бы сюда как Давенант, возможно, недели через три, и прочно поселился бы в Хэтчерис, а может даже – он ведь был незаурядным человеком, – купил бы бунгало Бразерхуда. Видите ли, ему нравились здешние места, нравилось общество, не нравилось лишь одно: скверно играть в гольф, а необходимость в этом отпала бы, как только он решил бы остаться Давенантом. Парик – неудобство, но, с другой стороны, и лысина тоже. А искать мистера Бразерхуда, последняя известная подробность из жизни которого – отъезд в Глазго, лишь в последнюю очередь стали бы в Пастон-Уайтчерче, где мистер Бразерхуд жил ранее.

– Видимо, я безнадежно туп, – признался Гордон, – как я сказал вчера, один из прирожденных Ватсонов. А как же быть с теми нелепыми, хоть и мелкими, свидетельствами, которые я обнаружил в Хэтчерис час назад? Они подкрепляют вашу теорию или не имеют к ней никакого отношения?

– Все идет так, как и было задумано, – объяснил Кармайкл, – но по причине, разительно отличающейся от всех, какие вы только можете вообразить. Следует учесть, что, оказывается, по-настоящему трудно изменить не такие важные вещи, как наши нравственные, религиозные или политические взгляды, а наши самые обычные, повседневные житейские привычки. Пусть Бразерхуд атеист, а Давенант – католик; Бразерхуд – воинствующий радикал, а Давенант – убежденный тори. Но у каждого мужчины есть свои предпочтения в выборе бритв, мыла для бритья и зубного порошка, и если подойти к делу с этой стороны, то мы обнаружим следующее: если Давенант пользовался мылом А, то же самое делал и Бразерхуд, а если Бразерхуд чистил зубы порошком В, то и Давенант поступал так же. Вот где кроется истинная опасность разоблачения. Существовал риск, что кто-нибудь – допустим, назойливый старый профессор – случайно узнает тайну и приступит к расследованию. Значит, надо избавиться от мелких следов и улик. И от них избавились: Давенант предусмотрительно увез их с собой. Как и фотографию – копия которой, подозреваю, хранилась в доме Бразерхуда: дело в том, что ни Бразерхуд, ни Давенант жить без нее не могли.

– А как же воротнички и носки? Ведь никто не предан одной конкретной марке воротничков настолько, чтобы…

– А это для отвода глаз. Давенант делал вид, будто бы укладывает вещи перед отъездом, поэтому ему пришлось взять с собой и одежду, а не только принадлежности для бритья.

– Но как же быть с полотенцем и мылом? Уж они-то совсем необязательны для полноты иллюзии!

– Нет, их роль гораздо важнее. У Давенанта – неужели не помните? – брови гораздо темнее, чем у Бразерхуда. Это впечатление достигается очень просто с помощью краски. Но ее надо чем-то смыть, а в поездах, идущих с малой скоростью, проходных коридоров нет.

– Да, но послушайте, – продолжал возражать Ривз, – зачем ему понадобилось брать все эти вещи с собой в понедельник? Ведь исчезнуть он должен был во вторник, или, скорее, в среду: место в спальном вагоне было забронировано на среду.

– Не думаю, что он собирался провести ночь вторника в Хэтчерис. Он уже перебрался в другое место – полагаю, в Лондон, – а в Пастон-Уайтчерч якобы за оставленными вещами приезжал на самом деле для того, чтобы продемонстрировать нам: он не Бразерхуд, а другой человек.

– В таком случае еще один момент, – произнес Мерриэтт. – Сожалею, но это нечто вроде профессионального возражения. Возможно ли, чтобы человек, который на самом деле придерживается атеистических взглядов, удосужился каждое воскресенье ходить к мессе в Пастон-Бридж? Видите ли, Давенант был пунктуален в этих посещениях. Или же, если исходить из предположения, что на самом деле он католик, мог ли он заставить себя проповедовать атеистические учения на деревенской площади?

Кармайкл поморщился.

– Увы, Мерриэтт, вы чересчур доверчивы. Неужели вы не поняли, что он был католиком и трудился на благо своей церкви, настраивая жителей деревни против вас и ваших учений? Неужели не ясно: если бы ему удалось сделать из ваших прихожан атеистов, тогда священнику из Пастон-Бридж было бы легче обратить их в католичество?

– По сути дела, – заметил Гордон, – отсюда следует вот что: нам надо искать преступника. Что толку искать Давенанта?

– В этом случае вы погнались бы за призраком, – ответил Кармайкл.

Глава 8. Коронерское расследование и новая улика

Коронерское расследование было проведено на следующий день (то есть днем в четверг) в школе Пастон-Уайтчерча. Сидя в ожидании, когда придет его черед давать показания, Ривз обнаружил, что в нем, как обычно бывает в такие моменты, почти всецело преобладают неуместные чувственные ощущения. В классной комнате присутствовал своеобразный запах, по непонятной причине неизменно напоминающий про мел и чернила. Снаружи в открытые окна врывались пыхтение и ворчание автомобилей и мотоциклов. По стенам были развешаны неизбежные изображения животных, похожие на эмблемы чуждых тотемистических культов. Картинка напротив Ривза была очень крупно подписана: «СВИНЬЯ – МЛЕКОПИТАЮЩЕЕ», как будто для того, чтобы развеять у юных школьников даже малейшие сомнения в том, что же такое на самом деле свинья. На партах красовались вырезанные и написанные чернилами имена; особенно интригующе выглядела подпись «Г. Прешес»[14]– откуда у жителей провинции такие имена? И почему в лондонском телефонном справочнике их встречается так мало? У Кармайкла наверняка есть теория на этот счет…

Вот такие мысли вяло шевелились у Ривза в голове как раз в те минуты, когда он считал своим долгом принять важные решения. Что сказать, когда его вызовут давать показания? Намекнуть ли на то, что он подозревает нечестную игру, или пусть лучше полицейские дойдут до этого своим умом, без посторонней помощи? А если все-таки высказать свои подозрения, стоит ли упоминать про мяч для гольфа, найденный на насыпи? А если его спросят, как он провел время между моментом обнаружения трупа и приездом полиции? Ривз жалел, что не успел обсудить эти вопросы заранее с Гордоном – или это был бы заговор с целью помешать правосудию? Так или иначе, он с нетерпением ждал, когда закончатся предварительные действия по делу.

Когда же Ривза наконец вызвали, он обнаружил, что никто и не собирается выяснять его мнение по каким-либо теоретическим вопросам, и действительно, ему ни разу не представилось возможности хотя бы словом упомянуть о впечатлении, которое оставило у него рассматриваемое дело. Ривза спросили лишь о том, когда именно он нашел труп (этот вопрос порядком озадачил его) и в какой позе этот труп лежал. Вместо того чтобы раскритиковать за уничтожение улик в процессе переноски трупа, Ривза поблагодарили за то, что труп был убран с прежнего места. В целом судебные процедуры поразили его странной непродуманностью в том, что касалось раскрытия тайны. Скорее казалось, что общество производит некий торжественный акт очищения над останками покойного. Наконец Ривз сел на место, чувствуя себя (в том числе и благодаря атмосфере) в точности так, словно он вернулся в школу, был вызван провести синтаксический разбор, но не отрывка, который специально вызубрил, а соседнего, и справился с этой задачей лучше, чем мог рассчитывать. Это ощущение усилилось, когда поднялся Мерриэтт: тот по-прежнему изводился, опасаясь вердикта «самоубийство», и отвечал на вопросы, которые ему задавали, путано и наобум, совсем как школьник, пренебрегший соблюдением такой условности, как выполнение домашних заданий.