Книга Детство Иисуса - Джозеф Максвелл Кутзее

Приглашая его заняться любовью, она нисколько не кокетничает.

– Если хочешь, можем сейчас, – обычно говорит она, закрывает дверь и раздевается.

Такая обыденность когда-то, быть может, его и оттолкнула бы, как унизила бы ее безответность. Но он решает, что не будет чувствовать ни отвержения, ни унижения. Он примет все, что она ему предлагает, со всей возможной готовностью и благодарностью.

Обычно она обозначает занятия любовью «делать это», но иногда, когда хочет подразнить его, употребляет слово descongelar – «оттаять»:

– Если хочешь, можем попробовать еще раз меня оттаять.

Это слово выскочило из него в некий миг бесшабашности.

– Дай я тебя оттаю!

Представление о том, что ее можно оттаять обратно к жизни, ей и тогда показалось, и кажется теперь беспредельно забавным.

Между ними растет если не близость, то дружба, которая кажется ему довольно крепкой, вполне надежной. Возникла бы между ними дружба в любом случае – на том основании, что дружат их дети, и они по многу часов проводят вместе, – или же «занятие этим» подействовало хоть как-то, сказать трудно.

Вот так, спрашивает он себя, здесь, в этом новом мире возникают семьи – на дружбе, а не на любви? Ему такие отношения неведомы – дружба с женщиной. Но он видит их преимущества. Он даже, хоть и осторожно, таким отношениям радуется.

– Расскажи мне об отце Фиделя, – просит он Элену.

– Я мало что о нем помню.

– Но отец же точно был.

– Конечно.

– Он не был похож на меня?

– Не знаю. Не могу сказать.

– Ты, чисто гипотетически, могла бы рассматривать такого, как я, в мужьях?

– Такого, как ты? Как ты в каком отношении?

– Ты бы вышла замуж за кого-то вроде меня?

– Если ты так спрашиваешь, выйду ли я за тебя замуж, тогда ответ – да, вышла бы. Это на пользу и Фиделю, и Давиду. Когда ты хочешь это сделать? Регистрационная контора работает только по будням. Можешь отпроситься с работы?

– Уверен, что могу. Наш бригадир – очень участливый человек.

После этого странного предложения и его странного принятия (в связи с которым он ничего не предпринимает) в Элене он начинает чувствовать некую настороженность, между ними – новое напряжение. Но все равно не жалеет, что спросил. Он нащупывает путь. Создает новую жизнь.

– Как бы ты отнеслась к тому, что я встречаюсь с другой женщиной?

– Под «встречаюсь» ты имеешь в виду секс?

– Может быть.

– И кого ты имеешь в виду?

– Никого в особенности. Просто изучаю возможности.

– Изучаешь? Разве не пришло тебе время остепениться? Ты уже не молод.

Он молчит.

– Ты спросил, как бы я отнеслась. Тебе краткий ответ или полный?

– Полный. Полнейший.

– Хорошо. Наша дружба мальчикам на пользу, с этим мы оба согласны. Они сблизились. Они воспринимают нас как хранителей – даже как единого хранителя. Для них было бы не здорово, если б наша дружба закончилась. И я не вижу причин, почему это должно случиться, если ты всего лишь встречаешься с некой гипотетической другой женщиной… Однако подозреваю, что с этой женщиной ты захочешь поставить тот же эксперимент, какой ставишь на мне, и в ходе этого эксперимента потеряешь связь со мной и Фиделем… Следовательно, я собираюсь облечь в слова то, что, я надеялась, ты поймешь сам. Ты хочешь встречаться с той другой женщиной, потому что я не обеспечиваю того, что тебе нужно, а именно: бурю страсти. Одной дружбы тебе недостаточно. Без сопровождающей бури страсти она какая-то ущербная… На мой слух, это старый способ мышления. В старом способе мышления не важно, сколько у тебя есть, чего-то такого все время не хватает. Название, которое ты предпочитаешь дать этому чему-то такому, – страсть. Но тем не менее я готова поспорить, что если завтра тебе предложат всю страсть, какую ты хочешь, – ведро страсти, – ты скоро обнаружишь, что не хватает чего-то такого еще. Эта бесконечная неудовлетворенность, это стремление к чему-то такому, чего не хватает, – способ мышления, от которого мы избавлены, по моему мнению. Ничего такого. Ничто, которого не хватает, – иллюзия. Ты живешь иллюзией… Вот. Ты просил полного ответа, и я его тебе дала. Хватит? Или ты еще чего-то хочешь?

Стоит теплый день, это день полного ответа. Негромко играет радио, они лежат на кровати у нее в квартире, полностью одетые.

– С моей стороны… – начинает он, однако Элена прерывает его: – Тихо, – говорит она, – хватит разговоров – по крайней мере, на сегодня.

– Почему?

– Потому что дальше мы начнем пререкаться, а я этого не хочу.

И вот они лежат рядом молча, слушают, как курлычут чайки, кружа над двором, как, играя, смеются мальчики, поет радио, непрекращающаяся уравновешенная мелодичность которого когда-то его успокаивала, а сегодня просто раздражает.

Он хочет сказать, со своей стороны, что жизнь здесь, на его вкус, слишком спокойна, слишком лишена взлетов и падений, драмы и напряжения, – слишком похожа, вообще-то, на музыку из радиоприемника. Anodina – так это, кажется, будет по-испански?

Он вспоминает, как спросил однажды у Альваро, почему по радио не бывает новостей. «Новостей о чем?» – уточнил Альваро. «О том, что происходит в мире», – ответил он. «Ой, – сказал Альваро, – а что-то происходит?» Как и прежде, он заподозрил иронию. Но нет, нисколько.

Альваро не применяет иронию. Элена тоже. Элена – интеллигентная женщина, но она не видит в мире двойственности, никакой разницы между тем, чем вещи кажутся, и тем, что они есть. Интеллигентная и к тому же милая женщина, которая из скуднейших материалов – шитья, уроков музыки, домашних дел – собрала себе новую жизнь, жизнь, в которой, как она утверждает, – справедливо ли? – всего хватает. То же и с Альваро и грузчиками: у них нет тайных желаний, которые он мог бы уловить, нет нужды в другой жизни. Он один – исключение, неудовлетворенный, белая ворона. Что с ним не так? Это, как говорит Элена, просто старый способ мышления и чувствования, что еще не отмер в нем, но уже корчится в последних судорогах?

Всему здесь не хватает положенного веса – вот что он хотел бы в конце концов сказать Элене. Музыке, которую мы слышим, не хватает веса. Нашим занятиям любовью не хватает веса. Нашей пище, нашей унылой диете из хлеба, не хватает вещественности – не хватает вещественности животной плоти, со всей тяжестью кровопролития и жертвы, стоящей за ней. Самым словам нашим не хватает веса, эти испанские слова – они не от души.

Музыка подходит к изящному завершению. Он встает.

– Мне пора, – говорит он. – Помнишь, как ты недавно сказала мне, что не страдаешь воспоминаниями.

– Да?

– Да, сказала. Когда мы смотрели футбол в парке. Так вот, я – не как ты. Я страдаю воспоминаниями – или их тенями. Я знаю, мы все должны быть очищены, попав сюда, это правда, и у меня самого репертуар небогат. Но тени все равно не уходят. От этого я и страдаю. Только слово «страдать» я не применяю. Я держусь за них – за эти тени.