Книга Всадник авангарда - Роберт МакКаммон

— Больше мне вам сказать нечего. — Лиллехорн еще раз бросил оценивающий взгляд на белую надпись. — Кто-нибудь, принесите известки! — крикнул он, обращаясь к простонародью. — Если потребуется, я сам это закрашу!

Мэтью и Грейтхауз воспользовались моментом, чтобы уйти, и стали продираться сквозь толпу. Они зашагали на восток, по Краун-стрит вдоль берега, потом свернули на юг на Квин-стрит, навстречу холодному соленому бризу.

— Что-то ты недоговариваешь, — сказал Грейтхауз, когда вокруг уже не было чужих ушей. — Лиллехорну ты можешь лапшу на уши вешать, но со мной этот номер у тебя не проходит. Давай выкладывай, что знаешь.

Мэтью был близок к тому, чтобы раскрыть перед Хадсоном все карты. Вот сейчас, подумал он, на следующем шаге все расскажу другу. Втягивать в это дело Хадсона, когда и доказательств-то нет? Побудить этого человека броситься в бой… против чего? Теней? Или против самоуверенной ухмылки на лицах Джейсона и Ребекки Мэллори? Нет, этого нельзя допустить. Это поединок, — он против них — и нынешнюю битву ему придется вести скрытно — и в одиночестве.

— Ничего я не знаю, — ответил он.

Грейтхауз остановился. В едва заметном свете фонарей Нью-Йорка его лицо казалось бесстрастным, но проницательные угольно-черные глаза обличали Мэтью в притворстве.

— Ты врешь, — сказал он. — А я не люблю, когда мне врут.

Мэтью ничего не сказал. Да и что он мог сказать? Прикрыться очередной ложью?

— Я домой, — объявил Грейтхауз, помолчав секунду-другую.

Домом его был пансион на Нассау-стрит, который содержала добрая, но весьма любопытная мадам Беловэр. Мэтью уже случалось думать, притаскивал ли Грейтхауз вдову Донован тайком в свое обиталище, или она незаметно проводила его в свое. Так или иначе, тайные проникновения вполне могли иметь место, и частенько — зная характер Хадсона.

— Домой, — повторил Грейтхауз, подчеркивая свою мысль. Он поднял воротник плаща. — А когда решишь завязать с враньем, сообщи мне. Хорошо?

Он шагнул прочь, направляясь к Нассау-стрит, но тут же обернулся, и Мэтью был поражен тем, как смешались в его лице гнев и обида.

— И помни, — сказал Грейтхауз, — что я всегда на твоей стороне.

С этими словами он удалился, постукивая тростью, — воплощение оскорбленного достоинства. Мэтью застыл одинокой фигурой на ветру. Мысли у него перемешались, перепутались как перипетии его собственной жизни.

Он направился домой, по Квин-стрит к северу. Миновал лес мачт в гавани и невольничий рынок. Ветер, крепчая и холодея, налетал под разными углами, будто расшатывая юношу и стараясь сбить его с ног. Миновав последние корабли у причала, ссутулив плечи и прижав подбородок к груди, Мэтью бросил угрюмый взгляд в темноту океана. «Как же беспросветно», — подумал он. Молодой человек чувствовал, как эта необъятная темнота засасывает в себя его душу. Она его подначивала, издевалась, насмешливо коверкала его имя, Мэтью жаждал правды — она в ответ подсовывала ложь.

И у этой тьмы было некое имя.

Профессор Фелл.

Он резко остановился, всмотрелся в черноту.

Что это? Просто мелькнула красная вспышка? Где-то далеко-далеко. Если она вообще была. Уж не идет ли он дорогой Хупера Гиллеспи, где за следующим поворотом дороги начнется бормотание, обращенное к одиночеству собственного разума? Он подождал, вглядываясь, но красная лампа или что бы оно там ни было — если было — больше никак себя не проявила.

Мэтью вспомнил, что говорил ему Хадсон Грейтхауз о профессоре Фелле. Возможно, в этот самый момент Фелл строит то, что давно задумал: криминальную империю, расползшуюся на два континента. Акулы поменьше — смертоносные в собственных океанах — собрались вокруг этой большой акулы и могут приплыть даже сюда… А у большой акулы, подумал Мэтью, большие зубы и большие глаза. Она все видит и все жаждет пожрать. И даже — и в особенности — сердце молодого человека, который начал жизнь в семье массачусетского пахаря и его жены, слишком рано умерших, и потом был сослан на большую ферму тетки и дяди на острове Манхэттен. Затем он в телеге с сеном сбежал из этой тюрьмы, от свиного дерьма и пьяных побоев, пристал к шайке сирот, промышляющих в гавани, затем попался в сети (в буквальном смысле) закона и был доставлен в городской приют. Там его воспитал и дал ему образование благородный и добрый директор, но впереди еще ждали новые испытания. Что ж, испытания — суть жизни. Они либо выковывают характер, либо его ломают. Потом Мэтью стал клерком у одного магистрата, через время — у другого, и наконец ему предложили должность решателя проблем в агентстве «Герральд» — сама Кэтрин Герральд и предложила. Наконец? Нет, Мэтью был уверен, что история его жизни еще далеко не закончена, но сейчас он чувствовал, что внезапно оказался в каком-то лимбе, в сером царстве. Если прийти к верному решению и предпринять разумные меры, мрачное царство отпустит его, но пока Мэтью не знал ни какое ему нужно решение, ни какие должен совершить деяния.

И здесь, в темном море, плавает та большая акула. Кружит, кружит, подбираясь все ближе и ближе.

Чья-то рука легла ему на плечо — и Мэтью чуть не выскочил из ботинок.

— Прости! — сказала Берри, отступая. Она была в черном плаще с капюшоном и почти сливалась с ночью. — Ты размышлял?

— Да, — ответил он, когда почувствовал, что может говорить членораздельно. Сердце стучало, как полковой барабан под кулаками безумца. — Что это за манера — подкрадываться к человеку?

— Прости, — повторила она. — Еще раз.

В последних словах отчетливо ощущалась толика жгучего перца.

Мэтью кивнул. Рыжих злить не следует — себе дороже. Разумнее чуть отступить.

— Ладно, ничего страшного.

Он пожал плечами. Сердце успокаивалось, переходя постепенно с галопа на рысь, и это навело юношу на мысль, что хорошо бы выпить кружку эля в одноименном заведении на Краун-стрит, если Феликс Садбери уже открыл таверну для участников ведерных бригад и пожарных-караульных. Кажется, Нью-Йорк становится городом, который никогда не спит. Шумит, во всяком случае, всегда.

— Мэтью?

— Да?

Он смотрел в землю, но сейчас поднял глаза на девушку.

— У тебя есть какие-нибудь мысли? Ну… по-настоящему. Есть?

— Не-а, — ответил он. Чуть поспешней, чем надо было.

Она подошла на шаг ближе. Взгляд у нее был внимательный и серьезный, и «не-a» явно не показалось ей удовлетворительным ответом.

— Это на тебя не похоже, — сказала она. — У тебя всегда есть какие-то мысли. Одни, наверное, лучше, другие хуже… — она запнулась. Мэтью знал, что она вспомнила некий прием, связанный с лошадиным навозом, когда прошлым летом во время довольно опасного приключения надо было уберечь лица от ястребиных когтей. — А некоторые намного лучше. Но всегда есть. Если бы у тебя их не было, ты бы не был… — она снова замолчала, подбирая слова, — …самим собой. Так что если они есть — мысли, я имею в виду, — то я бы хотела их услышать. Если ты не против поделиться со мной.