Книга Клад под старым дубом - Софья Прокофьева

– Пусть погуляет. Погода хорошая, – сказал папа.

– Ненадолго, – разрешила мама.

Глава четвёртая

Надо ещё подумать, о чём врать

Сашка шёл по двору и ничего не видел вокруг себя. Он бы мог сейчас налететь на скамейку, на забор, свалиться в яму. Если бы с неба сейчас грянул гром, он бы его просто не услышал.

Вокруг Сашки плескалось бурное море возможностей.

«Первое дело легковушку. «Волгу» или «Москвича» на крайний случай… – прикидывал Сашка. – Нет, это, пожалуй, не выйдет. Во‑первых, никто не поверит, что она у меня есть. А если поверят, всё равно народ приставучий и привяжутся: «Откуда?» Ну ладно, тогда деньги. Много. Мешок. Скажу – клад нашёл. Тут уж никто не подкопается. Само собой, шоколад и мороженое – это уж ящиками. У мамы день рождения. Узнаю, чего ей хочется, и навру. Папе тоже что-нибудь навру. Хорошее…»

Тут Сашка споткнулся обо что-то и как будто проснулся. Он стоял обеими ногами в луже.

Конечно, лучше всего рассказать обо всём маме и дальше уже врать всем вместе. Всей семьёй. Это бы было просто замечательно. Но ведь с мамой каши не сваришь. Она, конечно, огорчится, будет умолять не врать, Волшебную Энциклопедию сдадут в районную библиотеку, и всё будет кончено.

Сашка снова задумчиво зашлёпал по лужам.

Что-то мучило его во всём этом, что-то получалось не так хорошо и складно, как бы ему хотелось. Наверно, потому, что теперь у него была тайна. И теперь придётся скрывать от мамы не какую-нибудь ерунду, разбитое, там, окно или драный локоть, а то, что стало отныне самым главным в его жизни, – Волшебство.

И поэтому выходило, что папа и мама теперь вроде как лишние в его жизни и даже мешают.

«Мало ли что враньё! Враньё – оно тоже разное. Буду врать только про хорошее… – утешал себя Сашка. – Буду, как добрый волшебник…»

Конечно, можно наврать, что Борька поглупел. Пусть станет дурак дураком. Но Сашка этого не сделает. Он лучше наврёт кому-нибудь, что Катя обещала его поцеловать. Он подойдёт к ней, когда она будет совсем одна, и скажет так небрежно: «Если не ошибаюсь, ты мне что-то обещала?» Тут уж Кате не отвертеться. Или вообще наврёт, что Катя его любит. Пускай любит, жалко, что ли?

Сашка не выдержал и захохотал. И тут же получил в ухо.

Перед ним стоял Гришка.

Гришка был всего-то на каких-нибудь два обыкновенных года старше Сашки. Но это был Гришка, и его знали все на много кварталов кругом.

Про него ходили самые невероятные слухи: что он бреется, что он курит, что его лучший друг сидит в тюрьме за ограбление ларька. Вокруг него было всегда мёртвое пространство на длину вытянутой руки – он мог двинуть кулаком каждого.

Отца и матери у Гришки что-то не было видно. Наверное, они удрали от него, как только он родился.

Гришку воспитывала тётка, та самая, которую боялся весь двор, – зубной врач Петрова. И на Гришке лежала отталкивающая и пугающая слава его тётки. Тётка его была как судьба. Она принимала и на дому, и в поликлинике. И поэтому рано или поздно всех приволакивали к ней на приём. Гришка вырос под скрежет бормашины, наверно, потому он и стал таким. Он на всё вокруг смотрел со злобой, тоской и отвращением.

Сашка согнулся и прикрыл рукой лицо. Но не успел. Он получил второй удар прямо в зубы.

– Ты чего? Я к тебе лез, да? – с трудом выговорил Сашка эти вечные слова, которые всегда говорит в драке слабый.

Гришка повернулся и лениво зашагал к дому. Даже со спины было видно, что ему всё на свете противно.

Сашка попробовал губу языком и пальцами. Губа вздувалась всё больше и больше. Как будто под ней работал вулкан. Но Сашка тут же забыл о ней. Он вышел со двора, и ноги сами повели его знакомым путём – во двор к Кате.

Он ещё из-за забора увидел их обоих.

Катю и Борьку. Они сидели на рябой, облезлой за зиму скамейке.

«На кой они нужны, эти скамейки? – вдруг со злостью подумал Сашка. – Свезти их со всего города куда-нибудь на свалку и сжечь».

Катя и Борька сидели далеко друг от друга, на разных концах скамейки, но между ними на сухом местечке стояли их портфели, рядышком, прислонившись друг к другу.

Это почему-то показалось Сашке отвратительным, и, подходя к ним, он сбросил на землю Борькин портфель.

– Ну ты, полегче… – сказал Борька, как всегда наклоняя голову набок. Это она у него, наверно, от ума набок свешивалась.

– Что это у тебя с губой? – спросила Катя.

Чёрная с блеском чёлка падала Кате на самые глаза, и она, чуть выпятив нижнюю губу, ловко сдувала её в сторону.

– За Гришку зацепился, – небрежно ответил Сашка и сплюнул.

Катя усмехнулась и посмотрела на Сашку своими светлыми взрослыми глазами. Она в упор смотрела на его разбитую губу, рассматривала её… Будто в Сашке ничего другого интересного не было.

– Ха-ха-ха! – не засмеялся, а закричал Сашка. Ему совсем не было смешно. – А ты видела, что я с ним сделал? Отбивную котлету, компот! Он так! А я ему так! Он так! А я ему в нос!

Сашка прыгал и размахивал кулаками. Насмешка в глазах у Катьки угасла. Теперь она смотрела на него по-другому, внимательно и даже с интересом.

– А правда, мальчики, чего он задирается? Пройти нельзя. Вчера мою Лёльку-дуру в лужу пихнул.

– Теперь не попихается, – пообещал Сашка.

– А не врёшь? – спросила Катя.

– Очень надо. Не веришь – спроси у его тётки. Она из окна всё видела. Как выскочит, даже пальто не надела, и прямо на меня. А я от неё. А она за мной. Думал, на куски разорвёт.

– Точно. Она такая, – убеждённо сказала Катя.

– «Разбойник! – закричал Сашка тонким голосом, изображая Гришкину тётку. – Мальчику моему, Гришеньке, нос разбил! Всё равно изловлю!»

Из-под скамейки на брюхе выполз Борькин пёс, чёрный пудель Рекс, и с отвращением посмотрел на Сашку мудрыми, слезящимися глазами.

– Умный, – сказал Борька и погладил Рекса. – Поумней многих двуногих.

«Намекает, – обозлился Сашка. – Сам умный, так ему ещё умную собаку подавай».

– Катя, пошли на реку, – лениво сказал Борька, – говорят, церквушку на том берегу затопило.

Это было для него хоть бы что – позвать Катю на реку.

Сашке, конечно, он и не подумал предложить пойти с ними.

Сашка представил себе, как Борька и Катя идут по набережной. Рядом. А набережная такая длинная. Они будут весь день ходить. А потом на набережной зажгутся фонари. Они зажгутся длинной-длинной светлой цепочкой, которой тоже не будет конца. Нет, он не мог этого допустить.